В опрятной комнате со свежевыкрашенными белыми стенами повсюду лежат листочки с напоминалками. От многочисленных ударов в голову, полученных за много лет, у Азатуи туго с памятью — не напишет, забудет вмиг.
В крохотное пространство втиснулись двуспальная кровать, пластиковый стеллаж с ящиками, пара разномастных стульев, столик и калорифер, который грел Азатуи с дочерью всю зиму.
— Да, она очень маленькая, и кухня и туалет общие, — откликается Азатуи на мои боязливые движения (не задеть бы чего-нибудь), — но зато какое наслаждение прийти вечером с работы, прилечь отдохнуть на кровать и знать, что никто не заорёт на тебя: «Чего разлеглась, баранье отродье, иди работай!».
В трёхэтажном помещении вовсю идёт ремонт. Хозяин дома ремонтирует комнатки на двух верхних этажах. Болгарка режет по металлу, перекликаясь с протяжным рабизом, который сменяет Modern Talking, а затем ярхушта [армянский народный боевой танец]. Через некоторое время всё умолкает — строители уходят на перерыв.
К Азатуи меня привёл её дневник (сама она называет его книгой) — две толстые тетради, после прочтения которых я не могла спать несколько ночей. Я спрашиваю Азатуи, почему ей важно, чтобы дневник напечатали.
— Я хочу, чтобы как можно больше женщин прочитали мою историю. Чтобы поняли, что так нельзя жить, что есть и другой выбор. Есть центр, где им помогут. За время, проведённое там, я очень изменилась — стала сильнее, увереннее в себе, научилась уважать себя.
Мы проговорим несколько часов, и встретимся потом ещё не раз. Из её рассказов и дневника по кусочкам соберём историю Азатуи, которая кажется закрученным сюжетом кошмарного фильма. Спойлер: со счастливым концом.
Глава I. Человек с большим носом
Я не знала имени человека с большим носом. Но как только я слышала музыку, которая выходила из-под его длинных пальцев, тут же прибегала и зачарованно смотрела в экран телевизора. Инструмент, на котором он играл, назывался пианино, — и я поняла, что тоже должна научиться играть.
Настал день, когда папа повёл меня в магазин, купил мне новую юбку, рубашку и красные туфли и повёл в музыкальную школу. Учительница сказала, что будет проверять мой слух: она выстукивала по столу ритм и хлопала в ладоши, а я должна была повторить. Потом она спросила, кто мой любимый композитор. Ей пришлось объяснить мне, что это такое. Так я узнала, что человек с большим носом называется композитором и зовут его Арно Бабаджанян.
Меня взяли, но на канун [арм. — «канон», музыкальный инструмент] — мне было 11 лет, и я была уже «слишком взрослой» для пианино. Новый инструмент я полюбила сразу. Папа заказал для меня специальный стул. Меня научили правильно сидеть, два-три месяца я упражнялась с яблоком в руке каждый день, чтобы кисти приняли округлую форму.
Папа получил тринадцатую зарплату и должен был закупить уголь на зиму, но на семейном совете было решено на эти деньги приобрести инструмент. Работавший на заводе по производству канунов папин друг выгравировал на нём деревья и птиц.
Когда папа приходил с работы домой, он просил меня поиграть. Я пока только неумело тренькала, но он говорил, что моя музыка действует на него умиротворяюще.
Мой папа был очень спокойным и добрым человеком. Никогда не поднимал ни на кого руку, не повышал голоса. Только иногда говорил мне: «Смейся потише, не хохочи во всё горло, ты же девочка». Да, я была ещё та хохотушка. Меня все любили за этот весёлый нрав.
Я училась музыке пять с половиной лет вместо положенных семи. Мой отец работал электриком. Однажды на работе его ударило током и он упал с вышки, состояние было тяжёлым. Оба моих братьев были в армии, и я осталась дома помогать родителям. Делала всю домашнюю работу, потом бежала в поле, собирала помидоры, везла цветную капусту в гараж на тачке, а это было довольно далеко и тяжело. Мы с мамой щёткой чистили кочаны, потом приезжали люди на «Еразе» и увозили их на продажу.
Но в музыкалке посчитали, что мои пропуски были по уважительной причине, и в конце выдали мне диплом. Папа очень радовался. Он, хоть и простой электрик, был помешан на образовании. Маме было 17, когда она вышла за него замуж, но он настоял, чтобы она продолжила учёбу. Двум моим братьям он тоже дал образование. Я же по окончании школы собиралась учиться на медсестру.
Глава II. Новая семья
Но моим планам об образовании не суждено было сбыться. Когда мне стукнуло 17, папа решил выдать меня замуж. Это был «очень хороший для меня вариант», сына папиного сослуживца. Мы с ним были знакомы, но особо не общались. Он мне не нравился, мама тоже была против.
Но папа настоял на своём, и мне пришлось подчиниться. С моим лёгким отношением к жизни горевала я недолго — ничего, поживу со своим мужем, привыкну, полюблю его. Ведь я всех мужчин представляла такими, как мой отец. А его полюбить было совсем не трудно.
Когда мы поженились, в доме мужа жили его родители, брат и его семья (они потом переехали). Другой брат и сестра уже жили отдельно. Первые две недели моего замужества прошли, и правда, будто в отцовском доме. Невестка, которая была намного старше меня — она даже преподавала мне химию в школе — говорила: «С твоим приходом у нас дома случился прогресс».
Но длился «прогресс» недолго. Семья мужа вернулась в своё, как оказалось, обычное состояние. Оно отличалось от того, что они выставляли на фасад. Больше всего меня потрясла манера родственников мужа разговаривать друг с другом при помощи ругательств.
Первое время я плакала от ужаса — в отцовском доме я никогда не слышала таких слов, — а они смеялись надо мной и называли психопаткой.
Недостатка в деньгах и еде у них не было, но мы со старшей невесткой всегда стояли и ждали, пока остальные закончат есть, а сами доедали остатки. Так у них было заведено.
Муж поначалу заботился обо мне. Например, следил за тем, чтобы в холод я не выходила в огород без тёплой одежды. Но я почти с самого начала поняла, что у меня нет права голоса. Принимать решения по малейшим вопросам мог только он.
Через год после свадьбы родилась наша дочь. Муж решил назвать её в честь своей бабушки. Я упрашивала его не давать моей красивой доченьке такое старомодное имя, сама же хотела назвать её Гоарик, но он был непреклонен. Ещё через два года родился сын. Назвать его Самвелом в честь моего любимого героя Раффи (армянский писатель — Калемон) муж тоже не дал, и назвал его ещё одним древним дурацким именем в честь своего деда.
Когда мы поженились, у мужа была теплица с розами. В течение нескольких лет мы построили ещё две. Работников у нас не было. Я целый день работала на земле — с цветами, в огороде, сортировала и перевязывала розы на продажу, а ночью до двух часов стирала, мыла, гладила.
Муж вначале притворялся, что помогает мне с цветами, но каждый раз уже через пять минут жаловался на головную боль или усталость и уходил в дом. Вся его работа сводилась к тому, что он развозил розы по заказам и сидел перед телевизором.
Я вставала в шесть утра и ложилась в два часа ночи. Очень уставала и иногда не могла проснуться сразу, когда дети плакали ночью. Поэтому свекровь внушала сыну, что я — плохая мать и не умею ухаживать за детьми, да ещё и никудышная хозяйка.
Она всеми силами настраивала сына против меня. Например, когда в отцовском доме подавали чай, ставили на стол сахарницу — кто сколько хотел, насыпал. Меня же она заставляла класть сахар мужу в стакан, размешивать и ставить перед ним. Если я смела ослушаться, разгорался скандал. Свёкор и деверь поддерживали её. Старшая невестка была хорошая, но боялась их. Никто не вставал на мою сторону.
Муж стал запрещать мне выходить из дома, даже в дом родителей не пускал. Когда они приходили к нам, им оказывали такой приём, что скоро они сами перестали навещать меня. Видела я их так — например, соседка говорила: «Азатуи, твой папа через час будет рыть землю недалеко от вашего дома», я поднималась на балкон второго этажа и смотрела на папу.
Глава III. Мошка в кофе
Дочери было три, а сыну — год, когда муж впервые поднял на меня руку. Летним днём мы всей семьёй собирали в огороде помидоры. Сын спал в своей коляске неподалёку, дочка возилась с игрушками. Дети всегда были со мной, когда я работала, никогда мне не мешали.
Муж приказал сделать кофе. Я сделала, поставила на стол и пошла обратно к помидорам. Их в жару нужно быстро собирать, а то завянут. В спешке я забыла прикрыть чашки подносом.
Свекровь, свёкр и золовка быстро выпили, а муж пока подошёл, в его кофе попала мошка. Его родственники не преминули заметить, что это я не накрыла кофе. Но они же за столом были, могли сами поставить поднос.
Муж молча взял кофе, подошёл ко мне и вылил на голову. Затем схватил за волосы (они у меня были длинные-длинные), потащил в дом и избил. Никто не заступился.
С этого дня бил за любую «провинность» — дом не так убрала, конфеты не в ту вазу положила, с одной грядки не собрала помидоры, не так посмотрела, не так ответила, не то приготовила.
Ещё он был очень ревнив. Ревновал даже к собственному брату. Однажды избил меня за то, что в один из редких выходов в гости в семью его брата я протянула деверю стакан, чтобы тот налил в него сок.
Дома он учинил скандал: «Ты что, флиртовала с ним?» и сильно побил. В другой раз «благоразумно» отказалась от предложенного братом сока. Но не удержалась, добавила: «Спасибо, пейте без меня, мне это выходит боком». За это тоже побил.
Однажды я не выдержала — взяла детей и сбежала. Он всегда запирал дом, когда уходил, чтобы я не выходила, а также чтобы никто не заходил к нам. Ещё в доме и на участке стояли камеры, только не от воров, а чтобы следить за мной.
В тот раз он забыл запереть дверь. Я взяла детей и убежала в дом родителей. Вечером муж пришёл за мной, умолял простить его, обещал, что больше не будет, и я вернулась. Несколько дней он и правда вёл себя тихо, но потом всё началось по новой.
Некоторое время спустя я опять убежала. Всё началось с того, что я лила воду ему на голову, когда он её мыл. Ему не понравилось, как я лью. Всё злился, но ведь мог же голову сам подставить, — я не могу постоянно чувствовать, куда ему нужно лить.
Я вот сейчас думаю — какая же ты, Азатуи, ослица была. Чего ты не сказала — твоя голова, сам и лей? Но это я сейчас поумнела.
В какой-то момент он заорал: «Чего не льёшь нормально?», схватил чайник с кипятком и швырнул в меня. Затем начал бить.
Я сильно обожглась и несколько дней буквально стонала от боли. Но повезло, что в этот раз он быстро выдохся, оставил меня, и я успела сразу намылить ожоги. Шрамов почти не осталось.
Через несколько дней, когда он опять забыл запереть дверь гаража, я убежала к родителям. На этот раз одна. Сыну было два года, дочке — четыре, мне — двадцать один.
Мама как всегда встала на мою сторону. Сказала, чтобы я больше не возвращалась, что не для того она растила единственную дочь. Но папа начал уговаривать меня вернуться, не выносить сор из избы. Предположил, что это его родители настраивают мужа против меня, что пройдёт время и всё образуется. Мои родители, всегда бывшие идеальной парой, теперь вечно ссорились из-за меня.
На этот раз за мной никто не пришёл. Наши дома находились почти по соседству. Вечером я слышала, как моя дочь громко плакала на балконе: «Мама, ты где? Вернись, мама». Я плакала вместе с ней, но старалась держаться.
Продержалась я три дня. На третий день у сына поднялась температура. Старший деверь и его жена пришли к моим родителям домой и стали уговаривать меня вернуться. Мой папа поддержал их. Хотя он и был довольно либеральным, но времена тогда были другие: как это, уйти от мужа, с маленькими-то детьми, люди будут судачить.
Температура у сына ничем не сбивалась, и я вернулась. Опять неделю муж не кричал и не бил. Свёкор меня убеждал, что его сын исправился.
Глава IV. Головой об стену
Однако и на этот раз ничего, конечно, не изменилось. Муж стал заставлять меня просить разрешения на всё — присесть на пять минут — перевести дыхание от работы, уложить ребёнка, пойти в уборную.
Через несколько лет после нашего брака он провёл в домe Бакси (газовое отопление), но мне пользоваться горячей водой почти не разрешалось. Посуду он приказывал мыть холодной (нечего газ изводить), мыться я могла самое большее пять минут, с моими-то длинными волосами, затем он отключал горячую воду.
Я ходила в рваной одежде, «изводить деньги» хотя бы на новые спортивные штаны для работы муж отказывался. Я штопала и ушивала его старые штаны для себя.
Бить муж продолжал тоже. Мог подойти незаметно сзади, а когда я вздрагивала,он начинал орать: «Чего испугалась, баранье отродье? Любовника, что ли, прячешь?» — и бил.
Однажды он сломал об меня стул. В другой раз, когда я убегала от него, он поставил ногу мне на стопу. Я пыталась вырваться и сломала себе пальцы. Они потом криво срослись, до сих пор не могу узкую обувь носить. Но он меня даже к доктору не отвёз. Сказал лишь: «Собака так просто не сдохнет».
Больше всего ему нравилось бить меня по голове или хватать за волосы и бить головой об шкаф, стены.
От этого у меня с годами ухудшилось зрение, хотя до замужества я видела лучше орла. Постоянно и сильно болела голова. Я просила отвезти меня к доктору, когда уже почти ничего не видела, а он отвечал: «И так сойдёт. Собака…».
Через несколько лет окулист понадобился моей дочери, он собрался отвезти её в глазную клинику, и мне удалось убедить взять и меня. Врач после обследования сказала, что у меня развился кератоконус. Это заболевание глаз, при котором роговица истончается и принимает коническую форму. Человек начинает видеть предметы искажёнными.
Доктор спросила, случались ли у меня травмы, так как это одна из основных причин возникновения кератоконуса. Но не могла же я рассказать ей, что бить меня по голове — любимое занятие мужа? Доктор сказала, что мне нужно подобрать очки, ещё мне больше нельзя наклоняться — и в течение дня нужно несколько раз ложиться минут на десять с закрытыми глазами, иначе я могу полностью ослепнуть.
Но какой там отдых? Какое не наклоняться? Мне понадобились годы, чтобы выбить у него хотя бы очки. Избиения, конечно, тоже продолжались, и не только. Его скотские инстинкты я должна была удовлетворять в любую секунду. Ему хотелось — он говорил: «Идём в комнату», и я должна была подчиниться. Если перечила, насиловал всё равно, а затем избивал.
В соседней комнате спали мои маленькие дети. Я закрывала себе рот рукой, чтобы не кричать от боли. Чтобы он получил, что хотел, и оставил меня в покое. Руки мои были искусаны вдоль и поперёк.
Ещё он развлекался тем, что прятал мою одежду, единственную, что у меня была, чтобы я не могла выйти из комнаты, и наслаждался моей беспомощностью.
Детей он никогда не трогал, но меня бил и при них. Когда дети были маленькими, они жались в угол и плакали от страха, и тогда свёкор пробовал защищать меня. Но когда мы расширили теплицу, и муж стал зарабатывать большие деньги — цветочный бизнес очень прибыльный, я бы сказала, второй после наркотиков — и он вообще перестал обращать внимание на кого бы то ни было.
Сколько я себя помню, мы постоянно делали ремонт. У нас был шикарный дом, вообще не похожий на деревенский. Убирать после каждого ремонта приходилось, естественно, мне. Как и поддерживать хозяйство, и вязать по двести охапок роз каждый день. Но все плоды работы были только для него. Деньги он забирал и держал в гардеробе, ключ от которого всегда носил с собой — даже когда спал, крепко сжимал в руке.
Я до такой степени не видела денег, что уже после развала Советского союза долгое время думала, что в употреблении всё ещё рубли, какие видела в доме моего отца. О том, что в Армении теперь своя валюта, я узнала гораздо позже.
Глава V. Ворожба
Мы спали на матрасе, который я принесла в своём приданом. Я только однажды распорола матрас, помыла шерсть, взбила и зашила. После этого раза муж и свекровь не разрешали мне трогать его. Когда бы я ни собиралась, они кричали на меня и требовали оставить матрас в покое. Мне было очень интересно, почему, но я не смела ослушаться.
Родители мужа заболели и умерли у меня на руках один за другим. После смерти свекрови, дождавшись, пока муж будет отвозить цветы и я останусь одна, я быстро распорола матрас. Не иначе как интуиция.
Две бумажки, туго перевязанные белыми нитями. Расположены по двум противоположным углам, чтобы как бы я ни положила матрас, бумажки всегда оказались бы под моей головой.
Я вспомнила рассказы старших о порчах, над которыми всегда смеялась. Но решила на всякий случай прислушаться к их советам и выкинуть бумажки в текущую воду. Чтобы вода унесла порчу, говорили они. Я бросила их в ручей, затем быстро зашила матрас и положила обратно на кровать.
Раньше муж оскорблял меня, а я будто погружалась в оцепенение, слова не могла сказать. Ещё у меня часто начинались адские головные боли, отличные от тех, что возникали от побоев. Лекарства от них не помогали.
С того дня, как я выбросила бумажки, боли исчезли. А я перестала покорно сносить придирки мужа, словно проснулась от дрёмы.
Он очень злился, когда я стала отвечать. Например, он говорил: «Положи сахар в кофе», а я ему: «У тебя руки есть, сам положи». Он орал: «У тебя любовник появился, поэтому язык такой длинный». А я отвечала: «Да, их у меня двенадцать. Зовут их Блэк, Черри…». Это были названия моих роз.
Ещё одним декабрьским днём я отрезала свои длинные волосы. Поставила два зеркала напротив друг друга, собрала волосы в хвост и отрезала покороче. За то, что постригла волосы без его разрешения, муж сильно избил меня. Однако за волосы больше таскать не мог.
Глава VI. Тайная связь
Мой муж мне то и дело говорил: «Мальчик не похож на меня, ты спуталась с моим братом», хотя сын — его точная копия. А я мысленно говорила — кто в чём виноват, обвиняет в этом других. Я даже не догадывалась, как близка была к ужасной правде.
После смерти папы мой брат с семьёй уехали жить в Россию, к родителям жены. Моя мама уехала вместе с ними. Я на восемь лет потеряла с ними связь, так как муж контролировал мой телефон. Брат звонил мне, но трубку всегда брал он, и под разными предлогами не пускал меня к телефону.
Но однажды дочь случайно нашла моего брата в соцсети. Мы дождались, пока муж отвезёт цветы на продажу, сын встал у окна на стражу, а мы с дочкой позвонили брату. Тогда я и узнала эту историю.
В России брат подрабатывал таксистом. Его жена работала в том же сервисе оператором. Каждое утро он отвозил её на работу, вечером вместе возвращались домой.
Однажды брат узнаёт, что после его отъезда она садится в чёрный джип и возвращается только к окончанию работы. Тогда вечером он заезжает за женой, отвозит её домой, отправляет нашу маму в гости и предлагает жене выпить по рюмочке коньяка — невестка любит прикладываться к бутылке. Брат не пьёт, но напаивает её сам и начинает задавать вопросы.
Жена признаётся, что чёрная машина принадлежит какому-то депутату. Выбалтывает также про другие свои отношения, и тут оказывается, что у неё была связь и с моим мужем, когда они ещё жили в нашей деревне. Он всё записывает. Утром показывает ей запись, избивает и вышвыривает на улицу.
Я слушала рассказ, и в голове всплывали подробности. Какой же наивной дурочкой я была! Я вспомнила, с какой частотой муж ходил в дом к брату, когда тот был на работе — под предлогом, что помогает ему строить теплицу. Но в адовом огне он должен гореть даже не за это, а за то, что сделал на сороковинах моего отца.
Тогда он не разрешил мне пойти в родительский дом, сказал, цветы засохнут, хотя они прекрасно могли подождать в воде до следующего дня. Тогда брат послал свою жену помочь мне быстро управиться, чтобы я могла пойти на могилу отца. Даже муж пришёл помочь — невиданное дело.
А потом они с моей невесткой исчезли минут на 20. Когда невестка вернулась, сказала, что она в туалете была, шорты замочила случайно. А я, дура, ещё пошутила — описалась, что ли, до унитаза не дошла? У меня тогда и мысли не могло быть…
Глава VII. Побег
Был предпоследний день марта. Я сварила гречу. Он начал орать: «Разве это еда для мужчины?». Сказал, что не будет есть и уселся играть с сыном в нарды.
Телевизор был включён на новостях. В мире началась эпидемия коронавируса и муж целыми днями крутил новости про него. А мне хотелось сериал посмотреть, концерт. В Армении был объявлен карантин, передвижение было ограничено, но коронавирус меня не слишком заботил — я и так годами жила в изоляции.
Я попыталась переключить. Но он ещё больше разозлился: «Ты в моём доме будешь мне указывать, что смотреть?» и швырнул в меня пультом. Не попал, встал и пошёл ко мне, чтобы ударить.
Сын удержал его. Когда дети были маленькие, они плакали от страха, когда он меня бил или кричал на меня. А когда выросли, пробовали защищать меня. Сын говорил, что закончит школу, вернётся из армии и купит мне дом в ипотеку. Говорил отцу: «Не смей трогать мою мать!». Он тогда занимался кикбоксингом, стал сильным, и муж его побаивался. Но дети же не всегда были дома.
Муж и на этот раз подчинился сыну, но пригрозил: «Думай, куда тебе пойти утром. Не уйдёшь сама, я тебя на тот свет отправлю».
Потом всё-таки поел и поднялся наверх спать. Я осталась в гостиной и всю ночь думала. Он спокойно мог претворить свою угрозу в жизнь. Однажды он мне что-то насыпал в чай — я сразу поняла, что вкус у чая другой — и тайком вылила его. Наша собака лизнула землю, заснула и не просыпалась потом три дня.
Я приняла твёрдое решение уйти из дома, как только наступит утро. У меня не было ни малейшего представления, куда я пойду, но я уже всерьёз опасалась за свою жизнь.
Утром муж спустился вниз, покричал на меня, пошёл, открыл в теплице форточки, чтобы поддать цветам воздуха, вернулся и завалился на диван спать. Ключ он забыл в двери.
Я достала бельё из стиральной машинки, попросила дочь повесить на втором этаже, на балконе, чтобы она подольше оставалась там. Поцеловала её, на её удивлённый взгляд сказала, что просто соскучилась за ночь. Строго предупредила её, чтобы повесила ровно и по цветам — все соседи знали, что у меня самая красивая развеска в округе.
Спящего сына тоже поцеловала и, как была — в тапочках, жилете, спортивке, — вышла из дома. Я знала, что меня не будут искать несколько часов — подумают, что я пошла в теплицу, как обычно.
Наши паспорта всегда были у мужа. Но тогда выходить можно было только с паспортом и бумажкой. Чтобы не подниматься каждый раз наверх, муж кинул пакет с документами, где был и мой паспорт, в тумбочку у входной двери.
Я забрала паспорт, перелезла через сетку в соседний двор и побежала по дворам в только-только собирающейся проснуться деревне. Я нацепила маску и повязала косынку, чтобы никто меня не узнал. Но было страшно, что муж проснётся, заведёт машину и поедет меня искать.
Я вышла из деревни и пошла в сторону Еревана. По пути встретила три патрульные машины, рассказала свою историю, просила помочь мне, но все они посоветовали обратиться в полицейское отделение моего, Араратского марза. За несколько часов я пешком дошла до Еревана.
Машины и в городе не обращали на меня никакого внимания. В отчаянии я кинулась перед проезжающим такси. Водитель был возраста моего папы. С заплаканным опухшим лицом, еле стоящая на ногах, взмолилась: «Отец, отвези меня в прокуратуру, я не знаю города, я из региона, убежала от мужа, он хочет убить меня».
Таксист оказался добрым человеком, отвёз. Но в прокуратуре сказали, что у них карантин, никаких бумажных заявлений они принять не могут, заявление я должна послать онлайн. Но как? Они посоветовали попросить у кого-то на улице телефон и набрать текст заявления. А я даже печатать не умею.
Я прислонилась к дереву и заплакала. Наступил вечер, резко похолодало. У меня стёрлись ноги, я устала, не знала, что мне делать, чувствовала, что весь мир против меня. Вдруг из здания прокуратуры вышла хорошо одетая женщина и подошла ко мне. Она протянула мне салфетку и спросила, что случилась.
Я ей рассказала свою историю, она вызвала такси, заплатила и сказала отвезти меня в центральное полицейское управление. Записала свой номер телефона, чтобы я позвонила ей, когда доберусь.
Глава VIII. Считай, что я твой брат
В центральном управлении выслушали мою историю и… предложили изолировать мужа на двадцать дней. Пусть посидит, «подумает над своим поведением», а я вернусь домой. На вопрос, представляют ли они, что он сделает со мной, когда вернётся, полицейские затруднились ответить.
Они вообще никак не могли взять в толк — жила же я так двадцать шесть лет, что же изменилось сейчас, что больше не могу?
Я им попыталась объяснить, что утверждение, что я только в сорок три года поняла, что так жить нельзя — не совсем верное. Нет, во мне это долго накапливалось, я знала, что однажды не выдержу и уйду. Но сначала дети были маленькие, и мне некуда было с ними идти. Тогда времена были другие. Люди боялись пересудов, родственники советовали подождать, авось, изменится характер мужа.
Потом, когда дети выросли, я хотела, чтобы они получили хорошее образование. Моя дочь с красным дипломом закончила университет, подала в заочное на второе образование — юриста. Но ей пришлось оставить учёбу — отец сначала сказал, что оплатит, а потом отказался. Да и атмосфера в доме не располагала к учёбе, экзаменам.
Словом, я хотела, чтобы дети выбились в люди, а я потом только подумать о себе.
Я сказала полицейскому, что знаю про Центр поддержки женщин, подвергшихся насилию, и хочу туда. Он попросил внимательно подумать, правда ли я туда хочу? Ведь это закрытое заведение, там только несколько женщин и работниц, не выйти, не позвонить, когда хочешь. «Точно не пожалеешь?» — серьёзно спросил он меня, женщину, которая двадцать шесть лет жила в заточении в собственном доме.
В отделении был полицейский по имени Рафо. Я ему сказала, что память у меня совсем никудышная, но его имя я запомню, потому что Раффи — мой любимый писатель.
Рафо позвонил моему сыну, осторожно уточнил, где он и с кем. Сын ответил, что с сестрой, я и сама услышала в трубке рыдания дочери. Видимо, отец отправил их на поиски меня в одной машине, а сам поехал в другой. Рафо сказал сыну, где я, и они с дочерью приехали в участок.
Я сообщила детям, что не вернусь домой. Но очень беспокоилась, что теперь муж будет вымещать злость на них, особенно на дочери. Рафо дал ей свой номер, мне сказал, чтобы я считала его своим третьим братом, а дочери он будет дядей. Что он будет звонить ей время от времени и узнавать, как она. И она пусть звонит ему в любое время, если ей понадобится.
Потом Рафо позвонил в убежище, и за мной приехали.
Глава IX. Безопасный дом
Так я стала жить в Безопасном доме. Так называлось убежище, куда меня отвезли. Это было светлое здание с красивой мебелью и солнечными панелями на крыше.
Женщины, которые, как и я, сбежали от мужей, и сотрудницы дома приняли меня очень тепло. Мне купили капли для глаз и таблетки от головной боли. Меня сначала изумило, а потом растрогало такое отношение чужих, по сути, людей.
Мы вставали рано утром и все вместе убирали дом, готовили завтрак. Это очень необычное ощущение — что работа, которую я всю жизнь делала одна, распределялась на несколько человек. Я по привычке рвалась всё делать за всех, но сотрудницы меня останавливали.
В доме была библиотека. Я прочитала «Портрет Дориана Грея». Все меня отговаривали, говорили, что книга тяжёлая, мне рано ещё, но я прочитала её за девять ночей. Мне очень понравилось, я стала как-то сильнее после прочтения.
Сравнивала сюжет со своей жизнью. Думала даже, что вот Грей продал душу дьяволу, а я свою никогда не продам.
Центр организует разные курсы, например, шитья, но из-за коронавируса всё временно закрыто. А я же не привыкла сидеть без дела, и стала штопать, пришивать руки-ноги старым детским игрушкам и куклам, которые собирались выбросить. Сшила сумочки и прихватки для девочек.
Раз в неделю у меня была онлайн сессия с психологом. Тот радовался моим успехам, говорил, что я сильная; у иных годы уходили на то, чтобы избавиться от таких травм, а я справлялась быстро, сама. Я тоже чувствовала перемены. У меня появилось уважение к себе, я стала понимать, кто я, чего хочу.
В то же время я очень скучала по детям и беспокоилась за них. У меня было право на два звонка в неделю. Один звонок я делала дочери. Она говорила, что отец превратил дом в тюрьму, контролировал их телефоны. И что полицейский Рафо сдержал своё слово и умудрялся звонить ей так, что отец не догадывался.
Другой звонок я делала тёте, единственной родственнице, которая у меня есть в Армении и которая переживала за меня. Один раз я позвонила в Россию — братьям и маме. Но они посоветовали вернуться домой, а не оставлять нажитое моим трудом мужу. Я отказалась, хотя мне и было трудно вдали от детей. Ночью я смотрела на небо и разговаривала с ветром. Просила у него целовать на ночь моих детей, как я всегда их целовала.
В Безопасном доме со своей мамой жила чудесная девочка лет пяти. Я к ней очень привязалась и называла её своей пандой. Как-то она подарила мне маленькую фею и сказала:
«Представь, что это твоя дочь смотрит на тебя, и перестань тосковать по ней. А лучше пусть твоя дочь тоже превратится в фею и прилетит к тебе».
Именно там и тогда я начала писать книгу про свою жизнь. Я очень хочу, чтобы она напечаталась. Чтобы другие женщины прочитали и поняли, что женщина не должна терпеть, что брак — это не то, что было у меня, брак — это уважение друг к другу, любовь. Чтобы знали про Безопасный дом и что им помогут, что они не одни.
Глава X. Срок давности
На второй неделе моего пребывания в Безопасном доме меня отвезли в офис центра защиты женщин. Там меня ждали полицейские, чтобы взять у меня показания.
Было очень нелегко в деталях вспоминать двадцать шесть лет моей жизни. Тогда я ещё не знала, что по моему делу сменятся три следователя и каждому мне придётся рассказывать свою историю заново.
Мучительнее всего было вспоминать, что муж сделал с моим ребёнком. После двух детей я забеременела ещё раз. Он сразу предупредил — если мальчик, оставим, если девочка — «вынешь». Во время первых двух беременностей он меня не пускал к гинекологу, но во время этой поступила жалоба, что я не хожу в женскую консультацию, и ему пришлось возить меня на регулярный осмотр.
Мне несколько раз делали УЗИ, и оно показывало, что ребёнок — мальчик. Но когда я была на шестом месяце, в больнице сказали, что ошиблись, и будет девочка. Он рассвирепел и устроил скандал, утверждая, что я его обманула. Хотя при каждом УЗИ он был рядом.
Он приказал, чтобы я сделала аборт и подписала бумаги, что я по собственному желанию отказываюсь от ребёнка. Я сказала, что не буду. Тогда муж пригрозил, что если не подчинюсь, он лишит меня и первых двух. Я знала, что он сможет. Я в то же время была заперта одна в четырёх стенах, и мне не к кому было обратиться за помощью. В итоге я согласилась.
Против врача, который вынул моего ребёнка, много лет спустя возбудили уголовное дело из-за продажи детей. Видимо, мой муж его подкупил. У него было много денег, он всех подкупал.
Когда я проснулась от наркоза, мне дали подписать какие-то бумаги. А я же аллергик, поэтому тяжело выхожу из наркоза. Я вообще не понимала, что подписывала, почему. Сначала мне сказали, что мой ребёнок был болен, потом, что мёртвый, но я не поверила им.
Я всё думала: может, мою девочку спасли и продали кому-то? И сейчас где-то живёт моя двенадцатилетняя дочь. У нашей соседки в том же году родилась девочка. Все двенадцать лет я открывала дверь, чтобы пройти во вторую теплицу через дорогу, и видела эту девочку. «Здравствуй, тётя Азатуи», — бодро здоровалась она, когда уже умела говорить. А я ей: «Здравствуй, моя девочка». Я представляла, что это моя дочь. Они должны были в один класс пойти.
Я написала заявление, сказала, что хочу развестись и чтобы этот человек — мой муж, ответил за всё, что сделал со мной, с моим ребёнком.
Но следователь взял бумажку, пробежал глазами и сказал: «Зря ты столько писала, срок давности за преступление десять лет, а прошло уже двенадцать, ничего не поделать».
Глава XI. Неожиданный удар
Прошёл месяц. Одной ночью я никак не могла уснуть, а когда заснула под утро, увидела во сне отца. Он пришёл ко мне и принёс мой любимый шоколад «Белочку» и настаивал, чтобы я обязательно всё съела.
Всё утро мне было неспокойно. Обычно папа во сне предупреждает меня о чём-то плохом. А днём меня позвали вниз и… я увидела свою дочь!
Она сказала, что дома стало совсем невыносимо жить, и что она нашла номер центра поддержки, который я тогда записала на первой попавшейся бумаге, оказавшейся её тетрадью. Она была бледная и сильно похудела, но я была счастлива, что снова вижу дочь, что она будет жить со мной.
Вскоре случился неожиданный удар со стороны сына. Он вдруг изменил свои показания и стал отрицать, что его отец меня бил или плохо обращался со мной. Мне он сказал, что если я заберу заявление, то он, когда вернётся из армии, купит мне дом в ипотеку, как и обещал, и всё будет хорошо. А если откажусь, он перестанет со мной разговаривать.
Я попробовала объяснить ему, почему я не могу вернуться в дом его отца. Но его будто подменили. Я знаю хитрый нрав мужа, он точно как-то на него надавил.
Я переживала, как он там без нас, кто стирает ему одежду, куда попадёт в армии, но также я знаю, что должна быть сильной и идти до конца. Занятия с психологом сделали меня увереннее. Моё «я» годами скрывалось в тёмной, заплесневелой комнате. А теперь вырвалось на свободу. Я научилась понятию своего пространства, в которое только я могу впускать или не впускать. Я должна привыкнуть сначала думать о себе, и только потом — о детях и о всех остальных.
Когда мне устроили очную встречу с мужем, я говорила спокойно и уверенно, абсолютно не боялась его и вновь рассказывала, как он избивал меня, как сделал меня рабыней. Он же на каждое слово кричал, что я лгу, что Бог накажет меня за это.
Мой сын тоже пришёл. Я подошла, чтобы обнять его, а он меня оттолкнул и сказал: не трогай меня. А потом была очная встреча с ним. Следователь спросил, какие у нас были отношения. Я ответила: «Очень хорошие», а он почему-то сказал: «Нормальные».
Я не узнала его — он стал равнодушным, холодным, чужим. Он защищал отца и винил меня. Упрекнул даже, что я оставила дом и ушла. Сказал, что его отец никогда не поднимал на меня руки, хотя сам же не раз вставал между нами, чтобы не дать меня бить.
Глава XII. Розы любят Шопена
Договор предусматривал два месяца, но я провела в Безопасном доме полгода. Третье сентября — день, когда мы с дочерью переехали в съёмную квартиру. В центре нам дали немного денег и продуктов на первое время.
Несколько дней после переезда мы занимались уборкой. Хозяйка квартиры — женщина моего возраста, у неё есть собачка, и они вместе порой приходят к нам в гости. Благодаря ей уже через несколько дней мы с дочерью нашли подработку — нужно было прибираться в салоне красоты после ремонта.
Мы возвращались пыльные и очень усталые, но зато зарабатывали свои деньги. Купили зелёные часы для нашего дома, простой телефон — для меня, чистящие средства, чтобы легче было на работе и немного еды.
Когда салон открылся, дочь продолжила ходить туда каждый день — моя умница дочь с красным дипломом убирала, смешивала краски, а вечером просматривала объявления о работе на ноутбуке, который ей подарили в центре.
Накануне её 25-летия в салоне было много работы, и меня тоже позвали. Мы заработали 6 тысяч драм, купили две шаурмы, сок и маленький торт и отметили вдвоём в нашей квартире. Я загадала желание, чтобы на её следующий день рождения сын тоже был с нами.
В выходные дни дочери мы с ней ходили по салонам, магазинам, кондитерским и пытались найти для меня работу. Сына забрали в армию, я знала, что он в Карабахе, мне очень хотелось найти работу, скопить денег и поехать повидать его.
Мы старались экономить на всём, но бывали дни, что просто голодали.
Хозяйка квартиры иногда деликатно приглашала нас на обед или завозила нам продукты. Когда становилось совсем невмоготу, я перебарывала стыд и обращалась в центр за помощью.
Моя соцработница говорила, что в регионах мне будет легче найти работу, чем в Ереване. Что в регионах смогу делать то, что у меня получается лучше всего — выращивать цветы.
Это правда. Дай мне любой сорняк — я из него цветок сделаю. Есть цветы, которые цветут раз в году, а у меня цвели два-три раза. Цветы — как маленькие дети. С ними нужно общаться, поэтому я говорила со своими розами. Дети смеялись, но розы и правда всё понимают.
Бывало, розы увядали на глазах, когда люди приходили, чтобы их купить — будто несколько дней не поливала. Значит, плохая энергия у человека, злое сердце. Они уходили, я возвращалась к цветам, утешала их, гладила, говорила, что они ушли, что мы одни, всё хорошо. И поникшие головки через пару часов выпрямлялись. Я брала с собой в теплицу радио, когда передавали классическую музыку. Лучше всего розы росли под Шопена.
Однако теперь я не могу работать с цветами, ведь мне больше нельзя наклоняться. О работе в теплице пришлось забыть.
Однажды меня приняли в кондитерский цех с испытательным сроком. Моей работой было покрывать эклеры глазурью и делать [армянский] чокопай. В кондитерской работали две замечательные женщины, которые учили меня. У меня чокопайки получались большими, сколько ни старалась.
На третий день вечером прошёл директор кондитерской с подносом чокопаев в руках. Грохнул его об стол и заорал:
— Кто это делает чокопай размером со свою голову? Вы что, разорить меня хотите?
И ушёл. Работники стали успокаивать меня — мол, забей, он обычно не такой, видно, не в настроении, пройдёт. Но я уже решила, что ни один мужчина не будет орать на меня и оскорблять, как бы мне ни была нужна работа. Я ушла и продолжила обивать пороги салонов и магазинов.
Глава XIII. Жизнь
Я узнала, что началась война, днём 27 сентября. Вечером, когда дочь пришла с работы, мы начали искать информацию о сыне. Через несколько дней мы выяснили, что несмотря на то, что он служил всего два месяца и у него проблемы с коленными сухожилиями, его отвезли на передовую.
Концентрироваться на домашних делах и новой работе — уборщицей в супермаркете — получалось плохо. Каждый погибший солдат мог оказаться моим сыном. Я ходила в церковь и молилась за них всех — и за моего, и за других мальчиков.
Я много раз пыталась дозвониться до сына, но каждый раз трубку брал командир роты и находил причину, по которой сын не мог подойти к телефону. Я уже думала, что он пропал или погиб, и от меня пытаются это скрыть. Когда я рассказала о том, какая у нас в семье ситуация, командир сказал, что обязательно добьётся того, что мой сын со мной поговорит.
Так, видимо, и сделал. Однажды сын подошёл к телефону. Сказал, что они были на плацу, как вернётся в часть, перезвонит. Не перезвонил, но какое-то время спустя стал общаться по телефону с сестрой. Она-то и сказала мне: «Он на тебя обижен из-за того, что ты ушла из дома».
Тогда я написала ему по телефону дочери, что больше не буду его беспокоить, что я очень рада, что ушла от его отца, стала самостоятельной, хоть и работаю уборщицей, но содержу себя сама и не завишу ни от чьих капризов. А он пусть поступает, как хочет.
Хотя я и умирала от страха и беспокойства за него, слово своё я сдержала. Через несколько дней он написал сестре: «Скажи маме, что когда война закончится и мне дадут отпуск, я приеду к вам».
Он приехал, но вёл себя очень странно. Намекнул, что мне грозит какая-то опасность от отца, взял голову в руки и зашептал: «Я хочу тебе помочь, но как?». Затем опять стал уговаривать вернуться домой и забрать заявление, а то он порвёт со мной всякую связь. Но я ему ещё раз сказала, что уже всё решила. Сейчас отношения у нас лучше, но не такие, как прежде. Я верю, что однажды мой сын созреет и поймёт меня. А пока не буду давить на него.
Иногда мне звонит соседка. По её словам наш дом, такой внешне яркий и весёлый раньше, теперь погружён в темноту. Даже ночью муж не включает свет, и соседка иногда слышит его крики в пустоту.
Несколько раз я выходила с работы и видела машину мужа на противоположной стороне улицы. Я не обращала внимания и шла домой, а он стоял какое-то время и потом уезжал. Я поняла, что больше не боюсь его. Пусть только попробует подойти.
У меня к нему нет ни капли жалости. Я хочу, чтобы он понёс наказание.
Когда мне не спится, я часто вспоминаю своего пёсика Чало. Он появился у нас совсем маленьким, с ещё закрытыми глазами, и я вырастила его на коровьем молоке. Он ходил за мной повсюду, а когда я работала в теплице, послушно лежал между грядками и ждал. Потом муж посадил щенка на толстую цепь и запретил отпускать его.
После моего побега — ему тогда было четыре-пять месяцев — Чало почти перестал есть и превратился в кусачую собаку. Однажды утром дети нашли его мёртвым — у него конура стояла на бетонном возвышении, он упал и повесился на собственной цепи.
Соседка рассказала мне, что моих роз тоже уже нет. Он ими не занимался — что успел, продал, остальные погибли от холода. Попугаи мои умерли от разрыва сердца. За всё это мой муж должен ответить.
Если не перед законом, то перед Богом. В полиции моё дело закрыли за неимением улик и свидетелей. В качестве свидетелей они опросили женщину, помогавшую мне в теплице короткое время, и одну соседку. Они обе слышали его крики и угрозы, видели меня в ссадинах, с заплаканными глазами, но в показаниях написали, что ничего не видели. К одной я подозревала, что муж пристаёт, а другой он дал деньги в долг.
Дело о разводе всё ещё идёт. Если будет возможность апелляции по уголовному делу, я подам обязательно.
Дочь работает кассиром в магазине, поменяла имя, собирается вернуться к учёбе. Если бы у меня была возможность, я бы тоже получила образование. Выучилась бы на специалиста русского языка и литературы, всегда мечтала. Но тут даже возраст или отсутствие денег не такие большие помехи, как моя память, которая ничего не удерживает.
Родные зовут меня в Россию, но я не хочу. Тут мой сын всё ещё в армии, тут могила отца. На его день рождения я поехала в свою деревню, почистила могилу, покурила ладан.
Я очень скучаю по папе. Он до сих пор остаётся для меня эталоном мужчины. Ему было 63, когда он умер. До своей смерти он каждое утро вставал, делал моей маме и бабушке, пока та была жива, кофе, приносил им в комнату и только тогда уходил на работу. Два раза в месяц отвозил маму в парикмахерскую, говорил — тебе пора освежить волосы. Мама всегда чувствовала себя молодой с ним.
Мне сейчас спокойно и хорошо одной. Но если мне захочется иметь партнёра, я это сделаю, я — свободный человек. Я никогда не любила мужчину. Мне интересно, существует ли вообще эта любовь, или она только у моих родителей была, да ещё в книгах и сериалах? Мне бы хотелось самой испытать эти чувства.
***
Последнее, что вам расскажу. Я собралась с духом и пошла с тётей в больницу, где родился мой ребёнок, от которого меня заставили отказаться. Покопавшись в архивах, сотрудницы сказали, что на ту дату у них не зарегистрированы смерти, и что у меня на самом деле родился мальчик, а не девочка. Дальше они отказались предоставить какую-либо информацию, только отводили глаза и говорили, что они ничего не знают.
Но я-то теперь точно знаю — мой ребёнок не умер, его, наверное, кто-то усыновил, и я сделаю всё, чтобы отыскать его.
Статья создана при финансовой поддержке Офиса Совета Европы в Армении.
Совет Европы выпустил специальную брошюру, рассказывающую про то, как СМИ могут способствовать распространению стереотипов о женщинах и гендерном насилии в отношении них, а также о том, как этого избежать, на английском и армянском языках.
***
Домашнее насилие, в первую очередь, — это грубое нарушение прав человека. Конвенция ЕС о предупреждении и борьбе с насилием в отношении женщин и домашним насилием призвано защищать женщин от всех форм насилия, а также обеспечить механизмы предотвращения. Конвенция гарантирует многосторонний профессиональный отклик и механизмы поддержки.
Конвенция Совета Европы о предупреждении и борьбе с насилием в отношении женщин и домашним насилием ставит своей целью предотвращение насилия, защиту лиц, подвергшихся насилию, и наказание над совершившими насилие. Подробнее можно прочитать здесь (на русском языке).
***
В этом отношении законодательство РА о семейном насилии и насилии на гендерном основании всё ещё нуждается в реформах, чтобы соответствовать международно-принятым нормам.
4 основы Конвенции на армянском доступны здесь.
***
Подробности про постановления Европейского суда по правам человека касательно случаев семейного насилия в разных странах (на армянском) доступны здесь и здесь.
