Иван Белков — художник, живущий в Испании — опубликовал эту историю на Facebook в первые дни армяно-азербайджанской войны 2020, так как многие пользователи соцсетей из Азербайджана стали говорить, что никаких бакинских погромов не было и их придумали армяне. Использовав хэштег #MyFamilyToo, Иван начал движение, которое подхватили и другие люди, пережившие то же самое.
Facebook быстро удалили оригинальный пост, так как он содержал в себе слово «Азер», которое соцсеть считает оскорбительным для азербайджанцев, хотя в данном случае Азер — настоящее имя одного из героев. Калемон публикует историю Ивана с небольшими правками.
1990
Мама нас уложила спать, а сама ушла в спальню готовиться ко сну — для неё это целый ритуал. Отца отправили в командировку ещё в октябре. Как потом мы узнали, большинство мужчин в нашем доме были в это время в командировках или на постах — там жили семьи офицеров.
Проснулся я от того, что мама пыталась стащить меня на пол, вжимая голову в плечи от звуков взрывов и дребезжания стекол в окне. Сестра потянулась к лампе, но мать её одёрнула: «Не включай. Они стреляют по окнам, в которых свет». Мама поползла к двери из комнаты и поманила нас за собой. Так мы ползли втроём до зала, где комната была больше и мы могли находиться дальше от окон.
Мама оставила нас там, а сама переместилась в спальню, чтобы собрать документы на случай эвакуации. Я слышал, как она молилась, то чертыхалась, тряся в темноте шкаф, в котором искала бумаги. Иногда взвизгивала, когда по стене дома в очередной раз проходила автоматная очередь.
Наконец она вернулась к нам. В одной руке тащила сумку с документами, в другой — нашу одежду, чтобы мы с сестрой переоделись и были готовы. Когда приготовления были закончены, мы включили радио на случай объявления о времени эвакуации и сели на пол у дивана, прижавшись к маме. По радио играла весёлая музыка. Как сейчас помню её припев: «Сара Барабу, у неё корова Му…» (песня группы «Секрет», написанная в 1984 году — Калемон), её повторяли очень часто той ночью, пока радио не замолкло. До самого утра радио и телевизор не работали. Мы не знали, что происходит за стенами.
Я спал, положив голову на мамины колени. Она так и сидела всю ночь, ждала, скажут ли что-то по радио. Когда наступило утро и радио заработало, мы услышали бодрые голоса ведущих, рассказывающих о «достижениях» великой страны и вскользь о том, что «конфликт в Азербайджане урегулирован». И снова зазвучала весёлая музыка.
Тем временем, стрельба продолжалась, пусть и с большими перерывами. Дозвониться куда-либо было невозможно, связи не было.
Вскоре возобновился обстрел дома. Снова затряслись бокалы и тарелки в серванте, те самые, что каждая семья держит на «важный случай».
Мы жили на улице Ивана Крылова, недалеко от станции метро «Академия наук» — сейчас не знаю, как называется эта улица. Наш дом стоял между двух высоток, с крыш которых и обстреливали нас азербайджанские боевики. Когда прекращали стрелять, они трясли какими-то чёрными полотнищами и что-то кричали. Если кто-то выходил на балкон — как правило, это были женщины — просить о прекращении огня, их тут же расстреливали из автомата.
В наш дом не прорывались толпы бандитов для грабежа и убийства, как в других домах. Может, потому что боевики убивали любого приближавшегося к дому, им было всё равно, в кого стрелять. Из здания скорой помощи неподалёку пытались приехать скорые, но ни одна машина не доехала до нас, их тоже обстреливали. Одну из расстрелянных скорых боевики прикатили в центр двора. Любого приближающегося к машине расстреливали с крыш. Тела убитых врачей ещё несколько дней после этого оставались внутри.
Вечером нас вырвал из оцепенения тихий стук в дверь. Пришла соседка с дочкой и попросилась остаться с нами — ей было очень страшно. Позже пришла другая соседка. Так квартира стала наполняться людьми. В других квартирах тоже люди стали объединяться в «коммуналки» из женщин и детей, причём всех национальностей. Всех объединял страх. Так началась вторая ночь. Люди спали на полу в комнатах и на кухне.
Чтобы отвлечь ребятню, мама достала большой текстильный мешок с сухариками. Она часто резала чёрствый хлеб кубиками и сушила. Зачем, мы не знали и всегда смеялись над её колхозным детством в Племхозе (село в Волгоградской области — Калемон). Но сейчас он оказался очень кстати. Ведь готовить еду тоже не получалось: как только человеческая фигура появлялась у плиты рядом с окном, то скоро по этому окну начинали стрелять. О походах в магазин и речи не было. Доедали всё, что было в холодильниках и запасено в чуланах. Какими же вкусными казались тогда сушёные яблоки, присланные осенью бабушкой!
Женщины ходили в соседние «квартиры-коммуналки» и приносили порой печальные вести о раненых и убитых соседях. Кого зацепила шальная пуля. Кто-то забылся и встал у окна во весь рост.
Моя мама — химик-биолог и знает медицину глубже, чем остальные из школьных уроков ОБЖ. Поэтому за врачебным советом всегда шли к ней. Соседи, у которых были раненые и убитые, приходили в нашу квартиру с просьбой о помощи, мама брала аптечку шла помогать.
***
На следующий день в наш двор приехал БТР и стал кружить вокруг дома, периодически стреляя в крыши домов, с которых обстреливали мирных жителей. Позже Алиев будет лгать, что советская армия стреляла в жилые дома без причины.
Когда обстрелы стихли, за некоторыми соседями стали приезжать родственники и увозить их. В квартире остались мы и та самая первая соседка с девочкой. К этому времени мама уже поняла, что эвакуировать нас никто не будет. В полном непонимании ситуации, мы остались сидеть на полу квартиры, предоставленные сами себе, две женщины и трое детей. Ближе к вечеру нам громко постучали в дверь.
Все вздрогнули. Голос за дверью оказался знакомый, это был мамин сослуживец по имени Азер. Они работали вместе на морской пограничной заставе. Мама открыла дверь и со слезами стала расспрашивать его, что нам делать. Азер сказал, чтобы она быстро собралась, взяла только документы — и нас вывезет нас в грузовике на заставу.
Мама посмотрела на соседку. Та прижимала к себе дочь, глаза её были наполнены слезами. Мама развернулась к Азеру и сказала, что без них она не уедет. Мужчина стал объяснять, что машина переполнена, а на заставе могут быть дополнительные проблемы. Мама стала упрашивать, и мужчина сдался.
Женщина схватила свою сумку с документами, взяла за руку дочь и понеслась за нами по лестнице. У подъезда стоял грузовик, два моряка с автоматами помогли нам забраться под брезент в переполненный людьми кузов и машина рванула в сторону моря.
Вскоре из какой-то улицы выскочили две машины с азербайджанцами, которые начали стрелять по кузову. Кузов был открыт сзади, и было видно, что машина нагружена женщинами и детьми. Моряки стали отстреливаться и смогли удерживать машины на расстоянии. Грузовик нырял по переулкам, пытаясь оторваться, но смог это сделать только у самых ворот пограничной заставы. Чудо, что в переполненной людьми машине была легко ранена только одна женщина.
На базе нас накормили. Мы стали чувствовать себя спокойнее. Я точно не помню, сколько времени мы провели там. Помню, что долго спали.
На заставе готовили паром для переправки людей в безопасное место. Переполненный паром отправился без нас, но быстро вернулся, потому что его стали обстреливать с судов Каспийского морского пароходства, перешедшего на сторону азербайджанских боевиков.
Ранним утром нас разбудили. Сказали, что началась эвакуация на машинах и нас ждёт самолёт на аэродроме за Баку. Мы собрались, вышли во двор, где уже стояли солдаты с автоматами в руках. Азер объяснил, что заставу тоже начали обстреливать и находиться на ней больше не безопасно. Нас посадили в грузовик, опять под брезент с другими семьями. Мы стали ждать отправления.
Вдруг пришёл Азер и забрал нас с соседкой в другую машину, а та машина уехала. Уже позже Азер рассказал, что эту машину сопровождал русский офицер без автомата. Вооружённые люди остановили грузовик и расстреляли его вместе со всеми, кто был там. О выживших информации не было. Нас же повезёт сам Азер, и он возьмёт автомат на «такой случай». Также в этот раз кузов машины плотно закрыли брезентом.
Когда мы выехали с территории базы, уже наступил день. В центре Баку наша машина подобрала ещё несколько семей. Наш грузовик присоединился к небольшой колонне машин. Через дырочки в брезенте мы рассматривали Баку и прощались с нашим когда-то любимым городом. Колонна двигалась медленно, как будто крадясь. Вдалеке были слышны одиночные выстрелы.
По дороге нас часто останавливали на блокпостах боевики. Все вжимались в пол кузова, затихали и слушали голос Азера. Он спорил с кем-то, иногда кричал на азербайджанском. Так мы ехали до вечера. На очередной остановке раздался стук по борту машины и крик: «Выходите!». Откинули брезент, опустили борт машины, и мы все увидели большое поле без асфальта. Машина остановилась у гудящего самолёта Ил-76. На всем протяжении, куда хватало глаз, не было ни забора, ни зданий, ни даже будки. Это был пустырь.
Мы попрощались с Азером, поблагодарили за спасение и зашли в самолёт. Самолёт не был пассажирским, это был грузовой, двухэтажный «ангар» для перевозки техники с небольшим количеством лавочек на втором этаже. Второй этаж был уже занят людьми, приехавшими раньше нас на других машинах, нам достался пол на первом этаже. Мы сели в центре. Взлетели поздней ночью. Всё это время приезжали новые машины с семьями и ранеными, а самолёт не глушил двигатели, готовясь взлететь в любую минуту.
На взлёте самолёт начало сильно трясти, и люди покатились по полу, ведь ремней безопасности не было. Так как каждый сидящий упирался в кого-то другого, катались мы волнами. Катались мы и в полёте, когда попадали в воздушные ямы, и ещё сильнее на посадке. Без ссадины на память не ушёл никто.
Самолёт приземлился, в хвосте открылись ворота. Мы увидели бесконечный ряд автобусов. Нам указали на ближайший Икарус, мы побежали к нему. Уже в автобусе мама спросила у водителя в форме: «Где мы?». Парень с улыбкой ответил: «В Москве».
Мы потеряли всё имущество, квартиру, одежду, мебель и тот сервиз «для лучших времён», но сохранили наши жизни. Позднее, с формулировкой «Нет погибших в семье», нам отказали в статусе беженцев.
Нам повезло — у нас был дом, куда уезжать. А вот смешанным азербайджано-армянским семьям бежать было некуда, им не были рады ни в Баку, ни в Ереване. Многие остались в Баку и молились, чтобы остаться целыми.
Сегодня, когда я вижу новости [о войне в Нагорном Карабахе], я вспоминаю свой страх и с болью сочувствую всем армянам, попавшим в эту мясорубку снова. Я держал эту историю в себе тридцать лет и рассказывал её только самым близким людям. Это не самое лёгкое воспоминание моего детства. Я избегал говорить обо всём этом публично, но сейчас всё изменилось.
В Баку есть аллея шахидов — так они называют тех своих, что погибли, когда в город вошли советские войска. Но нет аллеи убитых в те дни азербайджанцами армян и русских.
Партия сказала молчать
После высадки из самолета в автобусы нас повезли в подмосковные военные казармы.
Казармы были опрятные, в больших светлых залах стояли рядами застеленные односпальные кровати. В офицерских комнатах отдыха устроили детские игровые. Постоянно привозили новые игрушки и настольные игры. Что-то оставляли в детских комнатах, а что-то дарили детям. Так я выбрал в подарок большого пластмассового Буратино и побежал хвастаться сестре и маме.
Гулять мы не выходили, так как у нас не было зимней одежды. Убегали из Баку в осенних куртках и пальто.
Все эти дни о нашей судьбе не знал ни отец, ни родители мамы. Дозвониться отцу в часть было невозможно. Поэтому мама пыталась дозвониться своим родителям с таксофона и из телеграфа. Кто хоть раз был там, помнит очереди и жуткую связь.
После множества попыток мама всё-таки услышала голос бабушки в трубке и закричала: «Мама, мы живы! Мы в Москве!». Но связь оборвалась снова. Мама повесила трубку, вышла на крыльцо и села на ступени, закрыв руками лицо. И тут из здания выбежала телефонистка и закричала: «Женщина, я дозвонилась на ваш номер, связь хорошая, бегите в кабину!».
Мама вскочила и побежала в указанную будку. На той стороне она услышала родные голоса, только успела снова сказать: «Мы живы, мы в Москве, и сообщите Сергею…» — после этого никто уже не мог говорить нормально. Все хлюпали носами и плакали.
По возвращению в казармы мама села на кровать и сказала нам одно слово: «Дозвонилась». И уснула глубоким сном.
Мама собрала активных женщин в казарме и направились они к Останкино, требовать, чтобы по телевизору показали правду. Но дальше проходной их не пускали. Все корреспонденты, которые тогда вели политические программы, отвечали одно и тоже: «Говорить об Азербайджане запрещено».
Достаточно быстро нам купили билеты на Волгоград. Билеты не выдали — просто сажали в самолет по списку. Отправляли семьи только туда, где проживали ближайшие родственники. Родители мамы жили в Волгоградской области, поэтому нас и отправили в Волгоград. По прилёту мы перебрались на автовокзал и купили билеты на ближайший автобус в Котово.
На автовокзале нас встречали дедушка с бабушкой. Долгое время они не хотели отпускать нас от себя, прижимали и зацеловывали. До сих пор помню тот мороз и мои мокрые от их слез щёки.
Когда нас с сестрой взяли в местную школу, я не мог не вспомнить мой класс в Баку. В нём учились дети разных национальностей, но большинство были азербайджанцами. Класс был дружным, мы делились завтраками, принесёнными из дома, давали списывать друг другу контрольные. У одной девочки мама каждую неделю готовила сладкие пирожки и пахлаву, девочка приносила их в класс и всех угощала. Да, вкусняшки приносили все, ведь это Кавказ, где детей не могут не баловать сладким и фруктами, но больше всего я запомнил именно ту пахлаву.
Приехал на побывку отец, жизнь стала идти своим чередом. В один из вечеров по в новостях всё-таки показали казармы с беженцами. Видимо, женщины добились своего — однако в этом сюжете говорили о том, чем кормят беженцев, как счастливы дети новым игрушкам, но ни слова не прозвучало о погромах и о том, от чего эти самые беженцы из Баку бежали.
Мама продолжала писать во все инстанции с просьбой присвоить нам статус беженцев, ведь без него нельзя было устроиться ни на работу, ни встать на очередь на жильё. Ответ был один:«Вам не полагается, у вас есть квартира и работа в Баку». Абсурд, но маму обязывали отработать две недели по месту работы перед тем, как уволиться.
Деваться было некуда, и мама поехала в Баку. Мы с сестрой взвыли и стали упрашивать взять нас тоже. В Баку были наши друзья, наш чёрный кот Тимка, которого мы отдали соседям с первого этажа. Но мама была непреклонна.
Мама рассказывала нам о том возвращении в Баку. По улицам ходило много людей в чёрных одеждах, что было редкостью раньше. Квартиру нашу ещё не тронули, поэтому она остановилась в ней. Они договорились с нашим отцом, что будут сдавать квартиру военкомату и увозить вещи.
В одну из ночей, когда мама уже спала, близко с домом раздалась короткая автоматная очередь. Тогда на руках у населения уже было довольно много оружия, и иногда кто-то постреливал в воздух просто так. Этих выстрелов хватило, чтобы у мамы случился сильный испуг, который спровоцировал частичный паралич тела.
Утром мама с трудом добралась до телефона и позвонила Азеру. Он отвез её в госпиталь для офицеров, в народе называвшийся «госпиталем КГБшников». Там было много армян из Сумгаита и Баку и немного русских. Истории о том, как они там оказались, не помогали ей выздороветь.
Прилетел отец, и родители решили, что надо собрать самое необходимое и немедленно улетать. Они купили билеты в Марий Эл и в скором времени улетели. Отец носил маму на руках из подъезда в машину, из машины в аэропорт, и так всю дорогу. Маму положили в больницу, потом в другую, пытались восстановить и убрать последствия шока.
Поздней осенью, когда мама уже могла подолгу оставаться без помощи, отец уехал в Баку один — забирать вещи и сдавать квартиру.
Обратно приехал он с пустыми глазами, привезя с собой немного вещей. На расспросы он коротко ответил: «Военной части больше нет. В квартире живут другие люди. Всё, что разрешили забрать новые хозяева квартиры, привёз». По сей день, когда заходит речь о бакинской квартире, отец сразу замолкает. Что-то произошло там, что он никак не хочет рассказать.
По возвращению, отец обратился за статусом беженцев в военкомат. Описал всё произошедшее. Но на него стали давить, что наша семья не заслуживает статуса, так как в семье никто не погиб. Отец писал в руководство части, прикладывал сохранившиеся документы, но без толку. Начальство отца стало обязывать его подписать бумаги, по которым следовало, что родители всё вообразили. Отец отказался.
Отца уволили из армии. Предложили два варианта — увольнение или трибунал за распространение ложной информации, порочащей имя Советской армии — точную формулировку я не помню. С того дня мои родители стали гражданскими без работы, без права на жильё, лечение и помощь.
Мама продолжала ходить по инстанциям, прося жилплощадь. Но везде был отказ. В одном учреждении на маму накричала женщина, руководитель департамента: «Знаю таких как ты, небось секретуткой работала! Первым самолетом вылетела, а теперь клянчишь! Не будет тебе квартиры!». Мама пришла домой, закрылась в ванной и долго плакала. Вечером она закрылась на кухне с отцом и рассказала об этом тихим голосом. Но мы всё слышали, прокравшись к двери. Мы знали, что когда они уединяются на кухне, то говорят о Баку.
Поздними вечерами мама сидела на кухне и переписывала от руки одно и то же письмо, которое потом отправляла во все существующие тогда СМИ. Она хотела рассказать о бакинских событиях. Но она никогда не получала ответ. Думаю, в какой-нибудь редакции «Комсомольской правды» до сих пор валяется в архиве её письмо с уже пожелтевшими листами бумаги. А может и нет.
С каждым годом разговоров в семье о Баку становилось всё меньше. Если кто-то спрашивал, мы привыкли отвечать коротко: «Да, жили в Баку. Уехали в 1990 году». Если кто-то хотел знать больше о причинах отъезда, мы отвечали: «Отца перевели в другую часть». Родители не верили, что кто-то поверит в эту историю.
Позже в России появилось «подразделение особого риска», куда попадали чернобыльцы и испытатели из Семипалатинска-21 (Казахстан). Так как мои родители испытывали ядерное оружие в Семипалатинске-21, где я, кстати, и родился, их туда приняли. Через несколько лет, в 1997 году, благодаря этой работе нашей семье выделили квартиру.
Сейчас мои родители на пенсии.
Отец, как офицер Российской армии и участник «Подразделения особого риска» получает 17 000 рублей (185 евро). Мать получает 15 000 рублей (163 евро). Мне кажется, эти цифры показывают, чем им отплатила страна за их тяжёлую судьбу и самоотверженную работу, лучше любых слов.
Послесловие
Прошло уже 30 лет, но я помню и доброту бакинцев. Их традиции. Свадьбы, на которых во дворы ставили большие шатры и были рады любому зашедшему. Их огромную любовь к детям, то, что они всегда нас угощали фруктами и сладостями просто так, за то, что мы были. Нескрываемое восхищение красотой мамы на улицах, что немного раздражало папу, но льстило маме. Ласковое море. И дворы, полные фруктов и улыбающихся людей.
А ещё помню огромное лавровое дерево в нашем дворе. Ближе к обеду хозяйки всех национальностей спускались к нему нарвать свежих листьев и поболтать с соседками, делились рецептами, кулинарными секретами и последними сплетнями с базара. Периодически посылая к Шайтану нас, детвору, носящуюся рядом и истошно орущую. Это дерево осталось в моей памяти как символ Баку, который я любил.
