По две стороны дороги

Часть первая: Марал

— Настоящая, профессиональная! Дашь поснимать?

Я передаю Марал камеру, и она направляет её на людей, здания, улицу, стараясь построить кадр и подпрыгивая от восторга, когда ей кажется, что он удался.

Мама обещала накопить денег и купить ей камеру, если Марал будет хорошо учиться. И она старается изо всех сил, потому что ей хочется иметь фотоаппарат «больше, чем гитару», а её деревенская школа — такая скучная. Школа в Ереване, куда она ходит с подругой Лианой за компанию уже несколько дней, совсем другое дело.

Я приехала на съёмку с Асланом. Девочки наперебой восторгаются им, гладят и просят погулять с ним на поводке. Я рассказываю, что Аслану 13 лет, у него сердечная недостаточность, он пожизненно принимает лекарство и раз в неделю едет в клинику на пункцию жидкости из брюшной полости и лёгких — сегодня как раз очередной день — и что он долго не проживёт.

Я уже было жалею, что произнесла последние слова. Обычно они вызывают грустные восклицания или слёзы, а мне хочется, чтобы у Аслана сейчас было как можно больше радости. Но подростки — Марал 12, Лиане 16 лет — принимают известие на удивление зрело. Задаривают Аслана ещё большими ласками, стараются повеселить его, замедляют шаг, приноравливаясь к походке пса, которому стало трудно быстро ходить.

Дорога закрыта

Марал живёт в Арцахе, в деревне Мец Шен. Первого декабря она с мамой приехала в Ереван — на операцию по коррекции косоглазия. 14 декабря они должны были вернуться домой.

О том, что дорогу перекрыли азербайджанцы, называющие себя «независимыми экологами», они уже знали. Мама Марал, Севан, поговорила с полицейскими из Мец Шена и те обещали предупредить армянских военных и российских миротворцев, чтобы их пропустили. Армянские военные, правда, пропустили, а миротворцы поначалу запретили им ехать дальше.

Севан — медсестра и единственный медработник в Мец Шене. После долгих пререканий с миротворцами и трёхчасового ожидания на двух блокпостах ей удалось добиться разрешения на въезд — с условием, что машина, везущая их в деревню, вернётся обратно.

— Мы проехали [второй] пост и меня стало трясти, — говорит Марал. — Я вдруг подумала, что дорога может никогда не открыться, что мы можем потерять Арцах, и мне стало очень тревожно.

Мама отправилась дальше, а Марал вернулась обратно в Ереван. Она должна наблюдаться у докторов ещё как минимум месяц. Планировать так далеко теперь — непозволимая роскошь.

Теперь она живёт в доме Армине Бархударян, мамы Лианы и врача «Travelling doctors», организации, которая помогла осуществить её операцию.

Она скучает по родителям, созванивается с ними каждый день и спрашивает, что им нужно. Ей кажется, что посылку с едой и лекарствами миротворцы точно не смогут не передать.

Но мама говорит, что самое полезное сейчас — выходить на пикет — тот, что устроил перед зданием ООН советник государственного министра Арцаха Артак Бегларян ещё в первые дни блокады.

Севан не согласна с выбором места пикета — по её мнению, сидячую забастовку лучше устраивать перед зданием правительства или посольства России, — но считает, что сплочение гораздо важнее.

— Я иду туда, и журналисты тут же начинают брать у меня интервью.
Я стеснительная и мне нелегко общаться с людьми, но я никогда не отказываю — чем громче мы будем кричать, тем больше шансов, что мир услышит. А может, я — наивная и миру всё равно, но лучше ходить [на пикеты], чем вообще ничего не делать. Вот недавно видеообращение записали со мной, и оно разошлось в Твиттере. Давай посмотрим, сколько лайков видео набрало.

Марал открывает Твиттер и восклицает:

— 12 000, ничего себе!

— Это хорошо? Я не очень разбираюсь в Твиттере.

— Я бы сказала — очень!

Я привыкла к войне

Мы сидим в квартире Армине, временно ставшей для Марал домом, и пьём чай. Марал говорит на смеси западного и восточного армянского, вплетая в речь английские слова и щепотку арцахского диалекта.

— Ты боишься? — спрашиваю я.

— За себя не боюсь, — немного подумав, отвечает Марал. — Я привыкла к войне.

— Разве к войне можно привыкнуть?

— Можно, когда видишь её с детства. Я за арцахских детей переживаю: не хочу, чтобы они видели то, что видела я в Сирии.

— А что ты видела?

— Трупы детей — у одного нет головы, у другого руки, беременных женщин со вспоротыми животами, детей, которых бросали в кипяток. Мне было года четыре, но я до сих пор помню это.

Марал родилась в Кесабе, приграничном с Турцией городе, населённом преимущественно армянами. В марте 2014 боевики «Аль-Каиды» напали на город, устроив резню десятков армян-христиан. Семья Марал убежала в Латакию и вернулась через два месяца, когда сирийская армия восстановила относительную безопасность и разрушенную инфраструктуру в Кесабе.

Их дом, находящийся на самой границе с Турцией, почти не пострадал — Марал вспоминает, что только стены были изрешечены следами от пуль и покрыты надписями: «Аллаху Акбар» и «Вы следующие. Мы придём за вами». Турки использовали четырёхэтажный дом как смотровую площадку — оттуда город был виден как на ладони.

Мама Марал служила военной. Девочка рассказывает, что турки, особо не скрываясь, стали следить за ней и отцом, звонили с незнакомых номеров и угрожали.

— Когда ехала в школу на автобусе, видела, как они стоят на возвышениях и смотрят на нас. Точнее, то были арабы, перешедшие на их сторону.

— Как ты понимала, что они арабы?

— Они в основном отпускали бороды, но без усов. И волосы всегда всклоченные. Но близко не подходили (лукаво улыбается), знали — дочка Севан драться умеет.

Но потом турки позвонили маме и сказали, что если она не оставит работу и не покинет страну, то может забыть о муже и дочери. И мы в течение нескольких часов собрали вещи и переехали в Ереван, как и многие другие сирийские армяне до нас.

Два года, два переезда

Историческая родина оказалась совсем не готова к потоку беженцев. Государство не предоставило им правового статуса, не создало программ по предоставлению жилья. Марал рассказывает, что ей пришлось сменить первую школу, потому что её расстраивало, что к ней всё время подходили дети и интересовались, кто её семья: турки или арабы?

На накопленные в Сирии деньги Севан и её муж Гаро открыли закусочную. Гаро — кулинар, в Сирии семья владела двумя ресторанами. Однако маленький бизнес прогорел в ковидную пандемию. Севан устроилась медсестрой в больнице, а Гаро нашёл работу на стройке.

Полтора года назад Севан позвонил друг и предложил переехать в арцахскую приграничную деревню — медсестрой в медпункте. Через неделю Севан с мужем, дочерью и тремя кошками переехала в Мец Шен. Гаро получил работу ночным сторожем в местной школе..

— Понимаешь, — отвечает Марал на моё удивление поспешностью принятия такого серьёзного решения, — патриотизм — родина, Армения, Арцах, Сис-Масис, Севан, Татик папик — насаждается в нас, сирийских армянах, с детства. Всё для родины, нет ничего выше родины и служения ей. Наверно, я сама — не очень большая патриотка, но Арцах — мой дом. Это… Как бы сказать? Когда понимаешь, что так хорошо тебе не может быть больше нигде в мире.

В Мец Шене очень красивая природа, говорит Марал. Многие держат свиней и коров, и она часами может смотреть, как животные пасутся на зелёных холмах. Но в деревне совершенно нечего делать. Многие уезжают. В школе сейчас тринадцать учеников — в её классе четыре, а в последних трёх классах учеников нет вообще. Ещё три ученика, живущие в одной семье, собираются покинуть деревню, и если она тоже примет такое решение, то детей останется так мало, что школу, возможно, придётся закрыть.

— Я не хочу уезжать из Мец Шена, — говорит Марал. — Я очень люблю Арцах. В Ереване люди какие-то нервные, а там — весёлые, спокойные. Но я понятия не имею, что буду делать в деревне после окончания школы. Когда мы жили в Ереване, я ходила на всевозможные кружки — танцев, плавания, театральный, а здесь нет никаких занятий.

В Мец Шене живёт около 50 человек. Самому старому, рассказывает Марал, — 93 года. Каждое утро он спускается в центр деревни и сидит там до вечера. Иногда к нему приезжает сын. А самый маленький житель родился в прошлом году. Ещё несколько человек, которые приехали в деревню по делам и из-за закрытия Бердзорского коридора не могут вернуться домой, временно поселились в домах сельчан.

В деревне всего две возможности работы — либо сельская администрация, либо школа. Родители Марал мечтают определить её в военное училище, но выбор оставили за девочкой.

Новая дорога

Марал говорит, что до того как построили связывающую Арцах с Арменией новую дорогу, которая пролегает через деревню, жизнь в Мец Шене была значительно спокойней и безопасней. Дорога была неровная, каменистая, машины проезжали на низких скоростях. Сейчас она гладко-асфальтированная, по ней с бешеной скоростью несутся как легковушки, так и большегрузы, и сбитые животные стали обычным делом. Детям, живущим «по ту сторону дороги», каждый день приходится её перебегать дважды: на пути в школу и обратно.

Трассу строили азербайджанские рабочие под руководством турецких прорабов. За ними приглядывал российский миротворец Сёма — молодой парень лет 26-27.

— Он был очень хороший, мы все его любили. Бывало, рабочие отпускали реплики или снимали на телефоны наших девочек. Сёма гнался за ними и заставлял удалять фотографии. После работы он переодевался в шорты и играл с нами в волейбол.

Марал говорит, что многие рабочие стремились подружиться с сельчанами, некоторые даже говорили на чистом армянском языке. Взрослые не запрещали детям общаться с ними издалека, но близко подходить не разрешали. Беззубые старушки выходили к дороге, щёлкали семечки одними дёснами и вполголоса посылали беззлобные проклятия в адрес рабочих.

Бывали случаи, когда строителям требовалась медицинская помощь: например, получали солнечные ожоги или у кого-то поднималось давление. Когда первый рабочий, прораб-турок, пришёл к Севан с просьбой помочь ему, она посмотрела на его обожжённую руку и задумчиво произнесла:

— Могу кислотой прыснуть, станет ещё краше.

Турок шутку не оценил, испугался и убежал. Но Севан послала за ним миротворца и обработала ожоги. Марал рассказывает, что прораб рассыпался в благодарностях и заявил, что Севан — отныне его сестра.

— Но маму это очень возмутило. Она ему сказала, чтобы больше не смел этого повторять. Она ему помогла как человеку, потому что дала клятву [Гиппократа], но ненавидит его как турка и не может ему быть сестрой. Но его это не остановило, — смеётся Марал, — и он до конца повторял, как любит меня и маму. Правда, за её спиной — маму все побаивались.

Марал говорит, что руководство Сёмы узнало, что он играет с детьми в волейбол и его перевели. Последние два дня до окончания дорожных работ сельчане оставались с азербайджанскими рабочими одни.

Вкусный фалафель

Вечером мы вместе спускаемся к зданию ООН. На проспекте Маршала Баграмяна — заторы. Марал рассказывает, что девочкой быть в деревне нелегко.

— Сплошные требования и запреты. Нужно обязательно носить платья и юбки, держать ноги вместе, когда сидишь, быть скромной и послушной, а то никто замуж не возьмёт. Короче, скукотища. Я платья не люблю, мне нравится в брюках ходить. Ещё я умею стрелять и драться.

Пока мы медленно двигаемся вперёд в потоке машин, Марал рассказывает о своём первом опыте драки, когда ей было лет семь.

— Это было ещё в Сирии. В нашей школе был мальчик, Юсеф, который постоянно избивал меня — я приходила домой то с подбитым глазом, то со сломанным зубом и плакала. Мама сердилась, говорила — я солдат, а моя дочь не умеет защищаться. Ещё раз увижу, как плачешь, побью тебя. Однажды мне это надоело — с одной стороны этот Юсеф, с другой мама, не знаешь, что страшнее. И когда этот мальчик в очередной раз припёр меня к стене и таким елейным голосом произнёс: «Ну, что мы будем делать сегодня?», я неожиданно для себя сказала: «Будем бить Юсефа».

— Мама научила меня боксёрскому приёму — хуку левой по челюсти. Я ударила, и он упал. А я стала плакать — впервые в жизни ударила человека. Потом уже привыкла и стало легче наказывать обидчиков. Однажды один мальчик сломал ручку, которую мне мама подарила. А мама была на посту и от неё не было вестей уже три месяца. У меня глаза наполнились слезами. Я ударила его в лицо коленом. Поднялся шум, прибежали учитель, директор. Но меня не наказали, а мама вернулась в тот же день. С этим мальчиком мы потом подружились, а вот Юсефа выгнали из школы.

В центре мы паркуемся во дворе многоэтажки и дальше идём пешком. С Марал невозможно спокойно ходить по улицам — она не пропускает ни одной бездомной собаки или кошки. Увидев, как толстый рыжий кот неумело пытается перейти улицу, прячась под колёсами машин, девочка подбегает к нему, берёт на руки и переносит через дорогу — в безопасную траву.

Марал скучает по своим кошкам, которые даром, что семья, но с абсолютно разными характерами. Севук, например, — домоседка. Её дочерям Мими и Блоч нравится бродяжная жизнь — они могут исчезать днями, а то и месяцами, хотя стерилизованы.

Марал восхищённо заглядывает в витрины магазинов одежд.

— В Сирии мы жили очень хорошо. Там что медработники, что военные много получают. А в Мец Шене мы живём стеснённо, и я редко могу позволить себе хорошую одежду. Даже в школу Лианы стесняюсь ходить, потому что одежда у меня неважная.

Мы доходим до офиса ООН. Я, как и Марал, не уверена в продуктивности нашего участия, но согласна с ней — лучше постоять там с остальными и надеяться, что это к чему-то приведёт, чем томиться в ощущении собственного бессилия дома.

На пикете выступает Артак Бегларян, бывший омбудсмен Арцаха Гехам Степанян, который тепло приветствует «дочку Севан», бывший омбудсмен Армении Арман Татоян, и другие.

Девятый день блокады. Ночью состоится обсуждение вопроса перекрытия Азербайджаном Бердзорского коридора в Совете безопасности ООН и выступающие подчёркивают важность объединения людей и выражения солидарности Арцаху именно сейчас.

У здания ООН очень холодно. Людей немного, больше мужчин. Мне кажется, на армянских мужчинах редко увидишь тёплую обувь зимой, поэтому, когда включают жёлто-чёрную тепловую пушку, именно они первыми тянутся к потоку горячего воздуха. Подставляют ноги на несколько секунд и поспешно уступают место мне и Марал. Девочка садится на стул, вытягивает ноги к обогревателю и дует на пальцы сквозь тёплые перчатки, которые я одолжила ей — свои она не привезла, в начале декабря было ещё довольно тепло.

На пикете мы встречаем Анаит, хозяйку кафе «Илик», и идём к ней пить гранатово-розмариновый чай и есть фалафель. Марал, которая родом из Сирии и скучает по тамошней еде, признаётся, что такого вкусного фалафеля давно не ела.

---