Мы проезжаем блокпост перед деревней, внезапно ставшей в сентябре приграничной*. Оттуда выезжает белая шестёрка и следует за нами, мигая фарами. Мы останавливаемся. Двое мужчин в форме — один в военной, другой в полицейской — приближаются к нашей машине.
(*В ночь на 13 сентября Вооружённые силы Азербайджана предприняли широкомасштабное нападение на населённые пункты Республики Армения. Были обстреляны города и сёла, атакованы системы ПВО и артиллерия. В результате двухдневных боёв Армения понесла значительные территориальные потери. 207 человек числятся погибшими и пропавшими без вести — Калемон)
— Полиция, — представляется Первый. — Кто вы и куда едете?
— Журналисты. Едем в деревню.
— Американец? — косится на Фёдора с камерой в руке.
— Русский.
— Он снимал пост, скажите, чтобы удалил фотографию.
— Хорошо. А лошадей можно? — киваю я на пасущихся недалеко в жжёно-жёлтых полях животных.
— Лошадей можно, — соглашается полицейский и начинает долго и внимательно изучать мои документы, не проверив, удалил ли Фёдор фотографию.
— Нужно позвонить генералу, — наконец говорит он, — узнать, даст ли разрешение на въезд. Подождите тут.
Пока он звонит генералу, его напарник неодобрительно оглядывает нашу машину. Наш гольф — и так потрёпанный жизнью — недавно на стоянке механика подвергся атаке бетономешалки, которая, недолго думая, начала работу прямо позади машины.
Работники бокса попытались исправить положение, пустив на машину струю воды, и теперь она выглядит так, будто бетон мешали прямо на ней.
— А почему на машине нет надписи «Press»? Почему она не с государственными номерами? И, вообще, вашей редакции пора поменять машину, — комментирует Второй полицейский, пока Первый докладывает кому-то, у кого прямой доступ к генералу, о нас, уже забыв непривычное его слуху название нашего издания.
Я выразительно смотрю на их Ладу без опознавательных знаков полиции.
Первый полицейский возвращает мне документы и отдаёт распоряжение дожидаться решения генерала вместе с ними на блокпосту. Мимо нас проезжают машины, но их никто не останавливает.
— Надо было нам спрятать камеру, спокойно бы проехали, — с досадой замечаю я.
— И правда, чего вам вздумалось вытащить камеру прямо на посту? — соглашается Второй полицейский, поёживаясь и переминаясь в не по сезону лёгких туфлях.
— Так мы вообще не думали, что здесь кто-то есть, людей-то не было видно.
— Холодрыга же, вот мы в машине сидели.
На гранитно-синих горах, длинной, слегка вогнутой стеной выстроившейся за пшеничными полями — азербайджанские позиции.
— Вам бывает страшно? — спрашиваю я.
Первый полицейский удивлённо смотрит на меня.
— Ни капли, — твёрдо отвечает то ли недоумённо, то ли обиженно на столь нелепый вопрос. Засовывает сигарету между губ, складывает ладони вместе, большим пальцем пытаясь получить огонь от затухающей на ветру зажигалки.
Затянувшись, он спрашивает о цели нашей поездки в деревню.
— Неделю назад я на короткое время была в деревне, и она произвела на меня удручающее впечатление. Как вам описать? Как будто апокалипсис начал своё наступление именно с этой деревни. Как будто там сразу случились землетрясение, цунами, ураган, ядерная война. Разруха, нищета, безнадёжность поразили меня. Очень хотела вернуться — найти там что-то светлое, снять гнетущую тяжесть, что осталась.
Нет, я сдерживаюсь и не отвечаю так — вдруг он из этой деревни и я его обижу? Я просто говорю, что мы пишем человеческие истории.
— А они как-то помогают? — спрашивает он.
— Помогают чему?
— Ну, чтобы люди прочитали и дали деньги беднягам, про которых вы пишете. Или крышу бы им починили, не знаю, с одеждой детям помогли. А то кому нужны ваши истории?
И бросает на землю окурок.
***
Проходит полчаса. От генерала не спешат перезванивать. Я уже не чувствую кончиков своих ушей и больших пальцев ног. Светит яркое солнце, но его силу перекрывает холодный ветер, обычный в этих краях.
У обочины на противоположной стороне дороги останавливается ЗИЛ. Водитель выпрыгивает из машины, оставив дверь открытой, и бежит к нам.
— Парни, дайте воды, — улыбается он, на ходу пожимая руки обоим, — закипела, проклятая.
В кузове синхронно, будто по линейке стоят три коровы — на фоне розовеющих в предзакатье гор. Пока водитель занят разговором с полицейскими, я решаю сфотографировать их.
Я делаю пару шагов к машине, и тут грузовик неспеша трогается.
Значит, водитель — не этот мужчина. Водитель, видимо остался в машине. Но нет, вот же виден руль в открытую дверь. Ну, наверно, на пассажирском сиденье сидит его товарищ, сейчас остановит машину.
Я не знаю, почему я впадаю в ступор и прилежно слежу за возникающими в голове глупыми предположениями. Но за ними я упускаю драгоценные две-три секунды. Машина неуверенно поворачивает влево, отводя взгляд с припаркованного впереди другого грузовика и, быстро набирая скорость, катится к ущелью. По дороге сюда я снимала это ущелье с полузасохшей, смахивающей на широкий ручей рекой.
Я выхожу из ступора и кричу:
— Машина поехала!
Мужчины оборачиваются на мой крик. Водитель роняет бутылку с водой и бежит к машине, громко вспоминая чью-то мать.
— Быстрее, — орут вдогонку полицейские, — Успей!
Но водитель не успевает. ЗИЛ сносит металлическую ограду и стрелой вонзается в речное дно. Кажется, я слышу стук коровьих голов по борту машины.
Мы бежим к каркасу, торчащему из реки. Коровы привязаны к борту за шеи тонкими бечёвками — такими перевязывают тюки с сеном. Особо заботливые владельцы везут коров так. Незаботливые просто ставят животных в кузов.
Первая корова лежит на дне грузовика. Вторая упала на неё, и обе придавили Третью. На её ноздрях кровь, она тяжело дышит. Бечёвка сдавливает ей шею.
— Кто-нибудь, дайте нож отвязать коров! — кричит водитель, который уже прыгнул в кузов.
Ножа ни у кого нет. Я предлагаю бросить ему зажигалку, но тут появляются двое мужчин — с лицами, будто сошедшими со стены «Их ищет милиция». Видимо, проезжали мимо. У каждого из них есть по перочинному ножу. Водитель, тихо и монотонно матерясь, начинает резать бечёвки.
Первая корова лежит плашмя, дышит нечасто и словно нехотя. Кажется, она не в сознании — то ли сильно ударилась головой, то ли её задавила Вторая.
Останавливаются ещё две машины. Из них выходят люди и предлагают помощь.
— Помогите коров спустить, — просит водитель.
Мужчины отговаривают его от этой затеи — даже если коровы встанут и сами прыгнут, переломают себе ноги.
— Что ж ты на скорость-то не поставил? — беззлобно укоряет водителя Второй полицейский. — Кто на спуске машину на нейтралку ставит?
— Так кто мог подумать? Я же на секунду — воды взять.
Я живу в деревне уже больше десяти лет. Мы с Фёдором держим лошадей, и каждый год несколько грузовых машин привозят нам сено. Мало кто из них ставит машину на скорость. Мало кто вообще гасит её. Водители обычно стараются припарковаться на спуске — чтобы потом завелась с толкача.
Огромные машины из года в год проходят техосмотр и получают заветную бумажку, несмотря на множество неисправностей, опасных и для водителя, и для окружающих.
К ЗИЛу подъезжает трактор — видимо, кем-то вызванный из соседней деревни. Водитель одной из остановившихся машин передаёт трактористу трос — будто вытащенный из мусорки металлический обрывок, как шнурок, перевязанный в нескольких местах. Он соскакивает при первом же рывке трактора.
— Да что же делать? — хватается руками за голову водитель.
— Первым делом перерезать ей горло, — кивает один из собравшихся на Первую корову. — Не жилец.
Я внутренне вздрагиваю, но молчу. Ещё несколько лет назад я бы запротестовала — шумно и со слезами, поклялась бы достать из-под земли ветеринара, который её обязательно спасёт. Но многолетняя жизнь в деревне научила распознавать признаки нежизнеспособности коров, один из которых — сильное вздутие всего тела.
Перерезать ярёмную вену нужно для того, чтобы не пропало мясо — доумри корова сама, её мясо уже нельзя будет продать по хорошей цене.
Тракторист говорит полицейским, что нужна большая машина. Те разводят руками.
***
Я набираю 911. Называю адрес, прошу их приехать вытащить грузовик. Оператор заполняет мои данные и обещает, что «мальчики скоро позвонят». Через несколько минут перезванивает «мальчик», и у нас с ним происходит такой разговор.
— К вам какой-то трактор подъехал, — говорит он. — Вытащит.
— Он не смог. Нужна машина потяжелее. И побыстрее. Там коровы внутри.
— Понимаю. Но у нас нет техники, чтобы вытащить ЗИЛ.
— Как это у МЧС может не быть техники?
— Вот так и может. А где водитель? С ним всё в порядке? И, вообще, с вами рядом есть мужчины? Передайте им, пусть лучше они объяснят.
— Вы что, издеваетесь? Я же вам и так всё объясняю.
— Дайте водителю.
— Водитель в кузове, пытается поднять коров! — Я перехожу на крик. — Зачем вам мужчины, если я рассказываю вам всё, как есть?
— Чтобы понять, что за машина, какая именно техника нужна…
— Так я же говорю вам, что это ЗИЛ, а в нём три коровы! Какая вам ещё информация нужна?
— Ну, если вы думаете, что разбираетесь, — продолжает «мальчик» расслабленным тоном светской беседы, — тогда скажите: у нас лебёдка рассчитана максимум на тонну, подойдёт?
— Нет, конечно. Это же ЗИЛ! — я почти плачу от злости.
— Ну вот, видите, я же говорю, что у нас техники нет. Вот если бы была угроза человеческой жизни — застрял в машине, ранен, тогда обращайтесь, мигом примчимся!
Я в ярости нажимаю на кнопку отключения. Ко мне подходит Первый полицейский.
— Ты лучше возьми своего Фёдора и уезжайте, — говорит он. — Мы что-нибудь придумаем.
Я предлагаю вместо советов дать мне сигарету. «Бандиты» кому-то звонят, ищут машину. Мужчины начинают коситься на мою сигарету, и я перехожу дорогу.
Ко мне подбегает бежевая собака — постовая, которая до этого или спала, или копошилась в мусорных кучах на местных полях. Она худая, часто прищуривает глаза — в них начинающийся гной.
Чем-то болеет, — по привычке констатирую я, но не могу сосредоточиться на симптомах и вероятном недуге. Я опускаюсь на корточки. Собака подстраивает спину под мою руку, прижимается ко мне, и мы смотрим на грузовик через дорогу.
Позади нас пшеничная охра и уже наполовину розовые закатные горы. Я думаю о том, что когда бы я ни приезжала в эти края, у меня начинается тревожность и желание немедленно уехать. Что-то зловеще-безнадёжное, необратимо-покинутое есть во множестве полудостроенных домов, грудах покорёженного металла, заброшенных зданий заводов с разбитыми мутными окнами, в щерящихся осколках тёмных глазниц.
Даже острые, холодные линии гор, даже вспаханная земля под блакитными облаками не дают сил; кажется, они равнодушно отстранены от людей и их разбросанных семечками домишек.
***
Я гашу окурок о землю и прячу в карман. Перехожу дорогу обратно к грузовику, к которому подъехал другой ЗИЛ. Собака идёт было за мной, но передумывает и возвращается на обочину.
Водители обоих грузовиков переговариваются о способе перетаскивания коров из одной машины в другую. Вновь приехавший водитель вяло предлагает помочь коровам спрыгнуть на землю, потом поднять к нему в грузовик. Кто-то из мужчин цокает, поднимает вверх палец и велит ему подогнать машину задом — кузов к кузову, чтобы перетащить коров.
Собравшиеся сельчане вновь настаивают на необходимости зарезать Первую корову. Владелец с сожалением смотрит на неё и перебирает в руке нож — словно в надежде, что корова одумается умирать.
Второй ЗИЛ вплотную подъезжает к первому. Мужчины залезают в кузов и начинают перетаскивать Вторую Корову. Кроме пары пустяковых царапин, видимых повреждений на ней нет, но вставать она отказывается. Мужчины тащат её за рога, хвост, ноги. Её огромный беременный живот проталкивается во вторую машину, сосок набухшего вымени на миг застревает в узкой щели между двумя грузовиками, затем и вымя скрывается за бортом второго грузовика.
Третью корову удаётся поставить на ноги. Она смотрит вокруг непонимающими глазами, затем делает шаг, наклоняет голову и… начинает жевать сухие травинки — сено, которое туда положили, чтобы не скользить на навозе — на дне машины.
Но загоняют её во вторую машину тоже с трудом. Она медленно переступает через лежащую навзничь Первую Корову. Спотыкается об неё задними ногами, падает на животное. Её поднимают за хвост и гонят дальше в грузовик. Водитель слегка отъезжает, выпрыгивает из машины и закрывает борт.
Проезжавшие мимо машины, часто на огромных скоростях — их сквозь зубы, чтобы не оскорбить слух единственной среди них женщины, матерят мужчины, устраивающие коров, — уже не замедляются. Я перехожу дорогу — посмотреть на бежевую собаку, которая оказалась скрыта от моих глаз за одной из остановившихся машин. Она лежит в поле и лижет лапу.
Я глажу её и возвращаюсь к грузовику. Там остались Первая корова и её владелец. Из стыка между дном и бортом машины тонкой, но стремительной струёй льётся в реку алая жидкость. Водитель перерезал горло Первой корове.
К нам подъезжает УРАЛ; цепляет трос. Водитель ЗИЛа оставляет корову и залезает в кабину. У него получается завести мотор, который наполовину в воде. УРАЛ начинает тащить. Первая попытка проваливается — обломки ограды моста держат днище. Водитель глушит машину, прыгает в воду, чтобы вытащить из речного ила ограду. Во второй раз ЗИЛ уже не заводится, но УРАЛ тянет и сам: сначала медленно и тяжело, но вдруг ЗИЛ, как пробка, выпрыгивает на обочину.
Водитель ЗИЛа с коровами в кузове подходит спросить владельца, куда везти коров. Владелец предлагает помочь ему спустить из машины уже мёртвую Первую корову и прямо на месте разделать её. Полицейские возмущаются и требуют, чтобы он пачкал двор у себя дома, а не на посту. Водитель нехотя подчиняется.
***
У нас в багажнике собачий корм. Я насыпаю его бежевой. Тут же откуда-то прибегает белый щенок. Корм закупорен в трёхлитровую пластиковую бутылку. Я яростно трясу её. Собаки — обе худые, с выступающими рёбрами — набрасываются на коричневые треугольники.
К нам подходит Второй полицейский, одобрительно улыбается кормёжке и сообщает:
— Генерал сказал нет.
Я пожимаю плечами — кому он сейчас нужен, этот генерал?
Мы садимся в машину и уезжаем. Я прошу Фёдора включить Гребенщикова. Он нажимает на первое попавшееся. Это — «Не судьба».
…Наступает момент
И рукам уже не удержать
Каменной тяжести лба.
Настоящих нас даже не было здесь
Дольше, чем на мгновенье…
Гребенщиков прерывается звонком женщины из соседней деревни, у которой мы днём были в гостях. Она спрашивает, удалось ли попасть в деревню, в которую мы планировали. Я рассказываю ей о коровах. Бедный человек, расстраивается она. Жизнь у деревенских и так не сахар, а тут ещё убытки понёс. «Бедный человек», стоя у умирающей Первой коровы, сокрушался точно так же — будто это не он проявил халатность, а «злой рок» вмешался и убил его корову.
Какое-то время мы едем молча. Я думаю о том, что была ближе всех к грузовику и если бы не замерла, а побежала, то успела бы вскочить в него и нажать на тормоз. И Первая корова была бы жива. Но, возможно, и не успела бы. Этого мы уже не узнаем — аварии, как любая история, не терпят сослагательного наклонения.
До нашего дома 180 км. Мы проезжаем их в кромешной тьме: ни единого фонаря на бесконечно тянущихся, местами очень узких дорогах.
