Почти Чернобыль
Из густой пелены тумана на пустынную ночную дорогу выплывает старый пастух с белой кобылой и бурым жеребёнком.
Позади остался Зодский перевал с вереницей автобусов, грузовиков, легковых машин, груженых скарбом и наполненных людьми, покидающими свои дома из карвачарских и матракертских сёл. Ранний вечер 19 ноября. Семь мартакертских сёл в полночь перейдут Азербайджану, Карвачарский район — через пять дней.
Впереди нас поджидают брошенные на дороге машины со спущенными колёсами, разбитыми стёклами и покорёженным металлом, полностью сгоревший УАЗ, торчащие в земле неразорвавшиеся ракеты, воронки от снарядов. Перед фарами машины быстро перебегают трассу лисы.
Туман — всегдашний карвачарский. Грязно-бежевым одеялом покрывает горы, заботливо оставляя несколько метров видимости для машин на трассе. Порой перекрывает и серпантин, но быстро спохватывается и, как бы извиняясь, снова отползает в ущелья.
В запахе гор и таком родном карвачарском тумане появилось что-то незнакомое. Туман кажется слегка растерянным, будто вопрошает — правда ли, что скоро будет приоткрывать дорогу для других, непривычных ему машин? А может, ему всё равно, а я просто очеловечиваю свой самый любимый туман и перекладываю на него свою оторопь.
— Будто въехали в Чернобыль, — говорит Давид, выворачивая на очередную спираль.
Давид живёт в Москве. Будучи председателем армянской общины, он с первых дней войны организовал сборы средств и отправку необходимой амуниции для армии. Вскоре приехал в Армению — на месте обеспечивать поставку помощи солдатам и вынужденным переселенцам. Багажник внедорожника набит телогрейками, тёплыми шапками и едой. В салоне бывший пограничник и армейский сослуживец Давида — Ваграм и отставной офицер Карлен, а также я и Фёдор, собирающиеся снимать последний день почти полностью покинутых деревень.
Останавливаемся на заправку. Хозяину газозаправки всё равно, что район скоро отойдёт Азербайджану, покидать его он не собирается. Давид рассказывает, что мужчина шутил, что «зато азербайджанцев много» — больше прибыли будет.
На заправке очередь. К людям подбегают, ластятся и попрошайничают две собаки — большая с безмятежными глазами и маленькая таксообразная с чёрной блестящей шерстью и кривыми ножками. Они ловко хватают на лету кусочки колбасы, бросаемые нами.
— Скоро вы будете азербайджанскими собаками, — говорит Карлен.
Я смеюсь над невесёлой шуткой так, будто она самая смешная в мире. Громким, нервным смехом, приобретённым за последние полтора месяца. Смех — как рекламная пауза в той реальности, которая всё кажется мне фильмом. Жаль, что его нельзя выключить.
Беременная кошка опасливо пробирается мимо собак в своё убежище. От колбасы отказывается, не голодная. Её котята тоже родятся уже в Азербайджане.
Ночная администрация
В областном центре Мартакерта будем ждать Хакоба, парня из Ванадзора, который уже почти десять дней организует волонтёров и перевозку вещей жителей и школьной утвари карвачарских, а за последние два дня — мартакертских деревень.
В здании администрации холодно и грязно. В фойе стоят большие коробки, пустые полки, в горшках высыхают растения.
— Здесь давно не было женщин, — извиняется Гарик, замглавы администрации, — всех эвакуировали ещё в начале войны.
Мартакерт находился под непрестанным обстрелом с первого дня начала военных действий. Гарик рассказывает, что мирных жителей оперативно поместили в бомбоубежища, затем на автобусах отправили в более безопасные районы Карабаха и в Армению.
— Благодаря этому у нас среди гражданского населения только трое погибших и один раненый, и то по собственной глупости, — с досадой говорит Гарик. — Этот парень (получивший ранения), его родители и тётя отказались спуститься в подвал и продолжали стоять возле своего магазинчика. Вот по ним и ударила волна от снаряда.
Из эвакуированных жителей возвращаются очень немногие. В городе перебои с электричеством, газом, местами водой. В магазинах нарушена поставка продуктов, особенно хлеба. Взять у нас буханку работники администрации отказались, попросив передать его на обратном пути тем, кто в худшем положении, но коробку чая с радостью приняли.
В здании администрации живёт много кошек. Встретивший нас чёрно-белый кот постоянно кашляет.
— Глисты, — немедленно ставит диагноз Фёдор.
— Может, шерсти наглотался? — продолжаю консилиум я.
Прибегают поглядеть на вновь прибывших и заодно узнать, не привезли ли они вкусностей, несколько котят. Все бесцеремонно лезут ласкаться. Толстый жёлтый кот слегка опасается людей, но с его полнотой ему настолько лень убегать от нас, что в конце концов он предпочитает довериться ласкающим его рукам.
Забиваем на закрытые окна в маленькой приёмной комнате администрации и достаём сигареты. В коридоре такая же холодрыга, как на улице. Наружная дверь администрации не закрывается, окна над ней — с выбитыми ударной волной от снарядов стёклами.
Спрашиваю Гарика, почему так плохо была организована эвакуация жителей семи деревень, которым дали всего два дня, чтобы собраться и уехать. Активист из Ванадора Хакоб фактически собирал волонтёров и средства на грузовые машины через фейсбучный пост, сам находил и договаривался с водителями грузовиков.
— Да мы дали им столько машин, сколько смогли. У нас самих ресурсов почти нет. К тому же там такой бардак, собака хозяина не узнаёт (армянское выражение — Калемон), — отмахивается Гарик. — Даже сейчас непонятно, какие деревни сдаём. Сначала говорили, что только Новую Марагу, остальные у нас остаются. Затем, что — нет, всё отдаём, что с 10 ноября уже было ясно, что все семь отходят, так как раньше входили в агдамский район. Пока ничего точно не известно.
Фразу «Пока ничего неизвестно» мы слышим от представителей администрации и военных все два дня.
Худой Гарик в военной форме, с усталыми глазами и длинными ногтями на мизинцах рассказывает, что с первых дней войны отлучался из Мартакерта только раз — в госпиталь к раненому в Красном базаре коллеге. Остальное время был здесь. Горел дом — тушили вместе с пожарными, под бомбёжками часто силой выводили беспечных людей из их домов и отводили в подвалы.
В дни войны в Мартакерт приходило много гуманитарной помощи, сейчас поток иссяк. А администрации ещё нужно подумать, куда поселить около 1500 беженцев из семи деревень. Некоторые уехали в Степанакерт или Армению, но многим некуда идти.
Турков ещё месяц не будет
Хакоб возвращается из деревни Нор Айгестан усталый и злой. Едва поздоровавшись, начинает взахлёб рассказывать последние новости, грея руки над видавшим видом спиральным обогревателем.
Со вчерашнего дня он помог выехать по крайней мере десяти семьям из мартакертских деревень. Только сегодня отправил семь грузовиков. Сам ночью спал в машине.
Грузовые машины заламывают нечеловеческие цены. Многие боятся ехать сюда.
Одна фура развернулась и уехала, потому что на отрезке дороги забуксовала на снегу и водитель стал возмущаться, что его не предупредили, что местами будет снег, и повернул обратно. А жители домов уже вынесли мебель на улицу и ждали большегруза.
Житель одного из сёл не смог перевезти вещи и сжёг дом вместе с ними.
В норайгестанской школе осталась мебель и много книг, которые никто не собирается вывозить.
В деревне Ховташен Хакоб обнаружил древний хачкар, который хочет выкопать и забрать.
В той же деревне Хакоб видел человека, который сидел перед своим домом и горько плакал. Его сын числился без вести пропавшим уже полтора месяца, грузовой машины, чтобы вывезти имущество, не нашлось, места, куда уехать — не было.
До этого Хакоб десять дней провёл в Карвачаре. Там он с друзьями помогал переселяться жителям, вывез четыре библиотеки, школьные лаборатории, вещи из медпунктов.
В Карвачаре видел людей, которые помогали. Туристов, примчавшихся проститься с Дадиванком и создающих заторы на дорогах. Людей, в последний раз обнимающих свои дома. Людей, сжигающих свои дома. Мародёров, в основном из Вардениса, грабящих дома и увозящих на продажу леса. Мародёров, пойманных и наказанных жителями. Людей, не считающих себя грабителями, но скупающих у местных скот за копейки.
Гарик слушает Хакоба с тем же усталым выражением лица. Замглавы администрации родился в Баку. Ему было три месяца,когда его семья бежала от погромов — сначала в Ереван, затем в Мартакерт. Он не знает, придётся ли ему опять мигрировать. Мартакерт теперь с трёх сторон окружён азербайджанцами. Вместо короткой дороги в Степанакерт через Агдам теперь объездная дорога через Дрмбон, которая занимает несколько часов.
— Но турок ещё месяц не покажется тут, — спокойно говорит Гарик, когда Хакоб заканчивает. — Сначала придут российские миротворцы, потом их сапёры почистят территорию, только затем войдут солдаты.
Приезжаем в Армению, уезжаем из Азербайджана
До полуночи оставалось два часа, когда мы решили поехать в Новый Айгестан и соседний Ховташен.
Деревни встретили нас полыхающими домами. Многие жители сожгли своими руками построенные дома, чтобы те не достались врагу. Некоторые сняли крышу, окна, двери и всё, что успели и увезли в неизвестность.
На дороге по пути валялась старая кровать — может, выпала из грузовика.
В слабо, будто нехотя горевшем доме ребята обнаружили кладовую, уставленную закатами на зиму. Под головёшками, падающими со стропил крыши, вынесли банки — сколько поместилось в уже тесной машине, чтобы передать солдатам.
В Ховташене идём на кладбище. Трёх 18-летних солдат, не вернувшихся с войны, похоронили тут совсем недавно. Три аккуратные прямоугольные ямы пустуют. Люди выкопали своих покойников, чтобы над ними не надругались азербайджанские солдаты. У ям аккуратно сложены в сторону слегка увядшие цветы и маленькая корзина с искусственными. Хакоб говорит, что никогда не забудет, как вчера отец одного из них стоял над могилами, пока выкапывали гробы, и горько плакал.
Хакобу звонит мужик, который не успел вывезти часть домашней утвари.
— Не знаю ещё, возможно, завтра тоже можно будет приехать, — устало говорит Хакоб.
— Думаешь? Ну, жду хороших новостей от тебя, брат.
Люди, которых оставили два правительства, ждут хороших новостей от Хакоба.
Древний белый хачкар стоит в темноте на прочном каменном основании, окружённый металлической решёткой. Простой и красивый.
— Его точно нельзя оставить, — решают ребята, — Разобьют тотчас же, как войдут сюда.
Возле хачкара лежит ломик. Карлен начинает бить по фундаменту, который удерживает хачкар, Фёдор присоединяется к нему, деревяшкой выкапывая землю вокруг. Я держу телефон со включённым фонариком. Давид, Хакоб и Ваграм идут к домам — в надежде раздобыть там другие инструменты.
Эта сцена прочно впечатывается мне в память — в ночи, при свете телефонного фонарика роют землю «детскими» инструментами два взрослых мужика, один из которых фанатично приговаривает «должно получиться, не оставим», а другой ещё три года назад вообще не знал, что такое хачкар.
Карлен время от времени бросает лом и начинает трясти камень. «Смотрите, двигается, чуть-чуть, но начал двигаться!», — кричит он. Хачкар на самом деле стоит неприступный. На часах 23:40.
Ребята возвращаются без инструментов, но с Библией на русском языке, которую нашли в медпункте. Решаем уговорить российских миротворцев, которые скоро войдут сюда, и вернуться за хачкаром и имуществом школы завтра. Выезжаем из деревни уже за полночь.
— Приехали в Армению, уезжаем из Азербайджана, — говорит Ваграм. Он вообще на всём пути обеспечивает нам рекламную паузу от реальности — смех. За нашим смешком следует молчание — каждый пытается переварить эту информацию.
— Если нас поймают азербайджанцы и возьмут в плен, я буду громче всех кричать: «Карабах Азербайджан дир!», — продолжает Ваграм. На последних словах делает высокий голос и акцент. Получается правда очень смешно.
Мы едем по «колдырям да колдобинам» одинаковых грунтовых и разбитых асфальтовых дорог. На многих развилках нет указателей.
Вдруг впереди мелькает огонёк. Гаснет, зажигается опять. Будто кто-то включает и гасит фонарь. Через несколько секунд показываются силуэты в военной форме. На дороге, ещё пару часов назад пустой, металл и покрышки наспех образовали блокпост.
— Российские миротворцы? Ведь не азербайджанцы же? — неуверенно произносит кто-то из нас.
Медленно приближаемся к посту, Давид опускает стекло. Нет, не миротворцы, а армянские военные. Со слегка растерянными лицами, но пытающиеся сохранить военную суровость.
— Документы есть? — спрашивает один из них. Вместо документов через окно протягиваются банки с компотом, вареньем, соленьями. Солдат сопротивляется, несколько раз повторяет, что у них всё есть.
— Сколько тут ещё будете? — спрашиваю.
— Не знаем пока, сколько нужно будет, — улыбается парень.
Мальчишки. Один вообще выглядит подростком. На их глазах на этой земле погибали братья, друзья, а им вдруг пришли и сказали — уходите, эти земли уже не наши.
Мы желаем улыбающимся военным хорошей службы и уезжаем. В голове Цой:
«Война — дело молодых,
Лекарство против морщин».
Шуши-Шуша
Нам выделили комнату в «бункере» областной администрации Мартакерта. В подвальной комнате белые стены, четыре железные койки, два стула, два табурета, письменный стол и почти пустые коричневые полки. На полу пластиковый пакет с пол-литровыми бутылками с водой.
Давид, Карлен и Ваграм уезжают в воинскую часть в Степанакерт, отдать военным тёплые вещи и еду.
В комнате устраиваемся я, Фёдор, Хакоб и Геворк. Геворк — офицер из Мартакерта, который завтра отправляется на пост. Жену и детей в начале войны отвёз в Армению к родственникам. Перевозить обратно пока не собирается.
В пять утра ложимся спать. На койках тонкие матрасы без одеял. Мы укрываемся куртками. Электричество вырубилось, без калорифера, который Гарик принёс к нам в комнату, быстро становится холодно. Работающий в администрации вайфай, естественно, тоже отключился. Я думаю о людях, которые провели в ещё менее комфортных условиях в убежищах 45 дней. Под звуками взрывов.
Наконец засыпаю. Опять снится сон, который я с 9 ноября вижу каждую ночь.
Я — в Шуши. Идёт сражение, в котором участвуют также женщины и дети с обеих сторон. И мы, и азербайджанцы — в окопах. Нас разделяет земляная насыпь, образовавшаяся от ройки двух окопов. У нас в руках дубинки, у них — ружейные приклады. Азербайджанцы поднимаются на насыпь, прыгают в наш окоп и мы начинаем разбивать друг другу лица и головы. Вокруг много трупов. Мы — жутко измотанные, но знаем, что победа близка.
Вдруг из невидимого громкоговорителя откуда-то сверху раздаётся голос — «Прекратите немедленно, Шуши достаётся Азербайджану». Машинально фиксирую, что голос произносит «Шуши» — на армянский лад.
Мы растерянно останавливаемся. Они тоже не понимают, что происходит. Мы начинаем обсуждать, что нас предали и это нечестно. Они — что история повторяется, что 28 лет назад они точно также потеряли Шушу. Дети и мужики хмуро молчат. Армянские женщины напоминают про отреставрированную мечеть и выражают надежду, что с нашими церквями поступят так же гуманно. Азербайджанские женщины начинают тянуть про албанские церкви в Шуше, «присвоенные» нами.
У меня поднимается дикое раздражение от постоянно слышимого «Шуша». «Шуши», — говорю я. «Шуши», — подхватывают другие женщины. «Шуша», — парируют азербайджанки. Через минуту дубиночно-прикладной бой начинается с новой силой. Забыв про разбитые лица, трупы, раненых, истекающих кровью, мы бьёмся за название. Наши крики «Шуши-Шуша» заглушают голос в громкоговорителе, который призывает обе стороны прекратить беспорядки и не вызывать глубокое беспокойство и сильную озабоченность мирового сообщества…
Меня будит крик Геворка. Он в секунду натягивает на себя форму и выбегает. Я, полусонная, не понимаю, что происходит. Хакоб говорит, что раздался звук, похожий на взрыв, но, похоже, ничего страшного.
Мне вспоминаются дети из Степанакерта и их мама, временно живущие в садике в деревне, которые вздрагивали каждый раз, когда дверь хлопала слишком сильно, вспоминается мальчик во временном пристанище в Абовяне, который подскакивал от хлопка настраиваемых инструментов музыкантов, приехавших развлекать их, и виновато и смущённо улыбался. Сколько ещё в ушах этих людей будут звучать взрывы?
Ничего пока не известно
8 утра. Электричества пока нет. Натягиваем шапки и шарфы и выходим с Фёдором на улицу. На мне «солдатские» шерстяные носки. Их вязали замечательные женщины в Ереване и отправляли на фронт. А потом наступил «мир» и активисты во главе с писательницей Наринэ Абгарян организовали распродажу связанных ими носков и шапок, а также сделанных руками карабахских женщин пахлавы, жингялов хац и солений, а средства направили на помощь вынужденным переселенцам. Фёдор купил мне красивые и очень тёплые серые носки. На восемь размеров больше моего.
В Мартакерте, который я помню красивым и чистым, теперь грязь и разруха — выбитые стёкла жилых домов и магазинов, куски металла, воронки от снарядов на земле. Подвальные окна областного центра заложены мешками с песком. На газоне перед зданием валяется мусор и лежит труп собаки. Другая собака, живая, растерянно бродит по улице.
Снаряд попал в жилой дом, оставив в стене огромную брешь. Здание старое, с маленькими балконами, «московские» окна заклеены пластиком на зиму. Один балкончик отличается от других нежно-коралловым цветом стен и коричневыми рамами евроокон. В окно видны выбеленные стены. Ремонт, по всей видимости, сделан недавно. Коралл балкончика — единственное светлое пятно на всю улицу.
На противоположной стороне выстроились в аккуратный ряд овощной магазин, парикмахерская, «мясной бар», двухэтажный отель и магазин стройматериалов. Перед магазином стоит железная мусорка с причудливыми металлическими завитками для сигаретных окурков. Над ней уверенно «греет» руки бородатый мужчина в телогрейке и высоких сапогах. Завидев нас, начинает кричать через улицу — «Идите, снимайте в свою Армению, мать вашу, и Никола, и Армению, за то, что сдали наш Арцах!». Глаза безумно вращаются.
Мужчина следует за нами, когда мы снимаем огромную воронку возле мойки машин и мост, под которым уже скопилось приличное количество мусора, и продолжает злобно материть нас, Армению и «продажное правительство».
По улицам едут легковые машины. Почти в каждой из них — люди в военной форме. Одна машина круто разворачивается. За рулём — военный, на пассажирском сидении — колоритный старик с белыми волосами, белой бородой и кротким взглядом.
— Тут нечего снимать, поехали со мной в Ехникнер (пост на границе с Азербайджаном — Калемон), там поснимаете, — опускает военный окно и обращаясь к Фёдору, — Ты меня не помнишь, мы в Гадруте встречались?
Фёдор отвечает, что он не был в Гадруте.
— Ааа… ты из Москвы? — не теряет надежду парень.
— Я из деревни Уши, Армения.
-Ааа, — снова протягивает парень. Разочарованно. И уезжает.
Возвращаемся в администрацию. У незакрывающейся двери стоят несколько сотрудников в костюмах, которые по-прежнему ждут, что кто-то что-то скажет про сдачу-несдачу и обозначит их дальнейшие действия. От кого они ждут новостей — мужики не знают. Как и не знают, к кому нужно обратиться, чтобы вывезти хачкары.
Две женщины из деревни Кармираван — мать и дочь — пришли просить 5000 драм на горючее для машины, чтобы доехать до Еревана. Вчера семья не дождалась грузовой машины, чтобы вывезти вещи. Всю ночь с детьми сидели в заведённой машине, чтобы дети не мёрзли, и израсходовали всё топливо.
Дочка снимает крохотную комнату в Ереване. Остальные жили в деревне. Теперь им придётся подумать про большое жильё для всей семьи.
— В Ереване карабахцам трудно снимать жильё, — говорит она. — Ереванцы ненавидят их.
— А они ереванцев?
— Тоже ненавидят, — смеётся она. — Нам турки не нужны, сами себя благополучно уничтожим.
Её мама вышла замуж и переехала сюда из Армении в 17 лет. Говорит, что влюбилась в Арцах сразу же, что это её земля и невыносимо больно покидать её. Отворачивается, чтобы скрыть слёзы.
Дыхательная система лягушки
Решаем всё же попробовать поехать за школьной утварью и хачкарами.
В Ховташен заезжаем уже с большим ломом, мотыгой, лопатами. Ребята не без труда, но выкапывают хачкар. Мимо проезжают последние машины со скарбом. Просим водителей остановиться и помочь вытащить хачкар на дорогу. Грузовик, нанятый Хакобом, уже ждёт у школы в Нор Айгестане. Хачкар решаем захватить на обратном пути.
Ребята разбивают металлическую решётку, защищающую его от набегов домашних животных, чтобы столкнуть хачкар по земляному спуску к дороге. В голове возникает интерпретация спасения хачкара азербайджанских СМИ — «Армянские вандалы уничтожили даже ограду кладбища, чтобы не досталось нам».
В Нор Айгестане ещё горят дома. По пути встречаются собаки, которые подбегают к нам, радуются присутствию человека. В поле натыкаемся на блиндаж. В нём пара солдатских форм, рядом — коробки со снарядами АГС. Загружаем несколько тяжёлых коробок в багажник — отдать какой-нибудь воинской части.
Ветви деревьев в садах прогибаются под гранатом и хурмой. Гранаты, которые давно пора собрать, треснули от ночных холодов, оставляют на пальцах кровавый след. Сейчас, днём, в Нор Айгестане солнце, но не по-деревенски пусто и тихо. Рядом со школой две собаки истошным лаем охраняют от нас опустевший дом, который уже не принадлежит им.
Мне хочется вместо школьной утвари загрузить всех оставленных хозяевами собак. Перед глазами возникают видео издевательств азербайджанских солдат над армянскими собаками. Хакоб меня успокаивает, что до прибытия азербайджанских солдат (где-то через месяц, как уверяли в администрации) они мигрируют в населённые пункты, где есть еда. В голову приходит глупая мысль краской написать на стенах домов — «Собаки редкой албанской породы» и так защитить их от расправы.
В учительской двухэтажной школы на столе стоит полупустая бутылка коньяка и почти пустая бутылка шампанского. Чёрный шарф наброшен на спинку стула. У раковины джезве с остатками кофе на донышке и кофейная тарелка с пчёлкой-конфетой. Кажется, что здесь что-то отмечали и решили, что приберут завтра, но «завтра» решило наступить по-другому.
Школьная библиотека вполне могла бы сойти за маленькую национальную. Светлые стеллажи с классиками на русском и армянском языках, научными трудами, книгами про первую карабахскую войну и её героев, Библией, учебниками и другими книгами занимают всю стену.
В другой классной комнате висят плакаты по анатомии, биологии, физике, химии, математике. Мы их бережно снимаем и складываем в кузове грузовика. «Эту школу нужно в музее выставить, как примерную», — говорит Карлен. И правда, где ещё увидишь так детально нарисованную дыхательную систему лягушки? Найти бы этих учителей и сказать им, что их кропотливый труд не уничтожен, а перейдёт в другую школу.
Ребята взламывают металлическую дверь в лабораторию. Она впечатляет не меньше, чем библиотека. Серебристые кейсы с колбами всевозможных размеров и форм, микроскопы, различные устройства для физических и химических опытов, муляжи, муляжи автоматов для уроков ОБЖ, учебные гранаты.
Погрузка книг занимает большую часть времени. Когда вынесены столы и стулья, я иду в гранатовый сад — собрать ещё не треснувшие плоды в военный ящик, обнаруженный в школе.
Карлен откуда-то пригоняет хряка. Мы пытаемся его поймать. Свинья ловко уворачивается от шестерых мужчин и меня, не выпуская изо рта кусок хлеба. После долгих попыток, машем рукой на свинью.
Осталось несколько тяжёлых шкафов, и водитель КАМАЗа Роман торопит нас. Лучше выехать до того, как стемнеет — несмотря на уверения администрации, никогда не знаешь, кого встретишь на дороге.
Роман, которому, наверно, около 60-65 лет, участвовал в трёх карабахских войнах. Его грудная клетка изрисована шрамами и мужчина опасается, что попади мы в плен, ему точно не поздоровится.
Во время этой войны снаряд упал на его дом в Степанакерте, выбило окна и двери, поломалась мебель. Семья спит на полу в полуразрушенном доме.
У Романа зашунтировано сердце. Шунт уже пора менять, операция стоит 4 млн драм. Роман говорит, что, возможно, ему сделают скидку, как ветерану войны, но денег на операцию у него всё равно нет.
Почти заканчиваем грузить, когда со стороны дома рядом со школой, откуда на нас лаяли две собаки, доносится истошный крик — будто кого-то режут. Бежим туда. Фёдор обнаруживает маленькую, светло-рыжую курочку, которую, видимо, собирались «заготовить» на ужин собаки, но убежали при нашем появлении. На курочке нет видимых повреждений. В заброшенном хлеву находим огрызки бечёвки, связываем ей крылья и ноги, чтобы не трепыхалась, заворачиваем в грязный красный жакет, найденный тут же, и забираем с собой в машину.
Встреча
Возвращаемся около 5 вечера. Впереди едет Камаз, за ним мы — на внедорожнике. На пути встречаем двух парней с лошадьми и трактором. Говорят, что всё в порядке, зальют воду в трактор и поедут.
Хакобу звонит Гарик: тем же бесстрастным голосом, каким убеждал утром, что ещё месяц сюда никто не придёт, говорит, что азербайджанцы вошли в Нор Марагу, и если нам повстречается их колонна, чтобы не паниковали, «скорее всего, они спокойно пропустят».
Не успеваем мы переварить его слова, предупредить водителя КАМАЗа, как показываются две машины — белая «Нива» и «Урал» с буквами «AZ» на номерах. Машины медленно проезжают мимо КАМАЗа, затем нашего внедорожника.
В голове тут же возникает сцена — они останавливают нас и требуют открыть багажник. Мы выходим — трое из нас в военных бушлатах — и говорим: там ничего особенного — мы своровали от вас лишь ящик гранатов, немного оружия, курочку вот ещё, в КАМАЗе плакат, рассказывающий, как устроена дыхательная система лягушки, ещё хачкары наши по дороге захватим, если вы не против.
Но азербайджанские машины не останавливаются.
КАМАЗ, который замедлился при виде них, теперь мчится с бешеной скоростью. У него выскакивает прикреплённое на дне машины запасное колесо и удерживаемое лишь двумя цепями, подпрыгивает и бьётся о каменистую землю.
Мы мчимся за ним. Хакоб призывает всех успокоиться, говорит, что его вера в Бога настолько сильна, что он уверен — с ним, а значит, и с нами, ничего не случится и нам обязательно нужно захватить в Ховташене хачкары.
Остальные, похоже, — приверженцы поговорки «На Бога надейся, а сам не плошай». Древний хачкар, вытащенный с таким трудом, ужасно жаль оставлять, но наш прагматизм делает выбор в пользу безопасности шести человек, сидевших в машине. Мы не знаем, сколько их ещё заедет сюда и скольких встретим мы. Мой заботливый прагматизм простирается ещё дальше — я думаю о том, как спрятать курицу, если мы увидим ещё машины и нас остановят, чтобы она вдруг не попала никому на ужин. Мы проезжаем мимо хачкара, прислонённого к бетонной стене.
Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, Ваграм опять практикует «Карабах — Азербайджан дир», но звучит уже не так убедительно. Кто-то быстро говорит ему и Карлену на всякий случай снять военные бушлаты. В тесной машине на ходу сделать это не так-то просто.
— Но там же будут блокпосты, армянские военные, предупреждающие, что сюда нельзя? Не может же так быть, что едешь, едешь и натыкаешься на азербайджанцев? — наивно спрашивал Фёдор вчера ночью. Оказалось, что может.
Мы доезжаем до нашего поста. Ребята говорят, что азербайджанцы колоннами проезжали по нижней дороге неподалёку. Мы отдаём им боеприпасы.
Вскоре натыкаемся на БТР российских миротворцев. Обмениваемся парой слов. Ребята уже обжились в деревне, в которой расквартированы, отношение местных к ним — дружелюбное. Ваграм выходит из машины, затем возвращается к нашему окну и сурово и твёрдо произносит: «Карабах — не Азербайджан!». Его глаза не смеются.
В администрации задерживаемся на пару часов — отдохнуть. Гарик рассказывает, что в одной из деревень азербайджанцы остановили сына сельского старосты, который вывозил цистерну для воды, отцепили цистерну, а его отпустили.
Для курицы в администрации находится коробка. У работников в глазах непонимание и даже, боюсь, осуждение по поводу спасения курочки. Гарик советует отвезти её в какую-нибудь часть и подарить солдатам на ужин. Но мы уже присмотрели ей дом с другими курочками в деревне Уши, где мы живём. Дом, в котором она будет «платить» за жильё только яйцами и, надеемся, доживёт до глубокой старости.
За свой счёт
Карлен и Ваграм пересаживаются в КАМАЗ и везут школьную мебель, часть которой поломалась в результате бешеной гонки, в Варденис. Мы собираемся заехать по дороге в Дадиванк, затем — присоединиться к ним.
На пути Мартакерт-Карвачар встречаем танк, в который попал снаряд. Под танком застывшая лужа металла. Там же стоят ещё несколько танков, буквально расплавленных при огромных температурах горения.
На холодной ночной дороге стоит группа военных мобилизантов. После пересменки их спустили до асфальтированной дороги — дальше солдаты должны добираться домой за свой счёт. Двое из них едут с нами до развилки Степанакерт-Карвачар.
Оба из Степанакерта. У одного дом не повредился после бомбёжек, другому ещё предстоит узнать, цел ли его дом. Их семьи — в Армении. Они извиняются, что мне пришлось потесниться на сидении и за то, что от них пахнет костром.
Военные расспрашивают нас, какие из деревень отошли Азербайджану, а какие остались у нас. Один из них проходил военную службу в теперь уже азербайджанском Кармираване, в 2016 был награждён за сбитый беспилотник.
На газозаправке встречаем другую группу военных из восьми человек. Тоже оставленные на произвол судьбы, они за приличные деньги наняли машину, чтобы доехать до Еревана. Несмотря на протесты военнослужащих, Давид оплачивает им машину.
Мудрости и мира
В Дадиванке российские миротворцы. Несколько армянских военных заехали помолиться и получить благословение настоятеля монастыря Тер-Ованеса перед тем, как отправиться на посты. У ворот монастыря безмятежно спят собаки.
Российские миротворцы — молодые пацаны с открытыми, улыбчивыми лицами. Одного зовут Никита. Хакоб записывает телефон его матери — позвонить, как только мы доберёмся до связи, и передать, что у сына всё хорошо. С российскими сим-картами они не могут подключиться к сети Карабаха, да и её уже скоро не станет.
В маленькую молельню, где стоит длинный металлический подсвечник, заходит военный с охапкой жёлтых свечей. С сосредоточенным лицом, то и дело шмыгая носом, подносит фитили своих свечек к другим, уже горящим, затем оплавляет противоположный кончик и втыкает его в песок.
О чём он просит у Бога? Чтобы защитил родину и солдат, чтобы служба не была очень тяжёлой? Чтобы не оставил нас и помог вынести тяжёлое испытание, боль и потери, которые мы сейчас переживаем? Чтобы это был не последний раз, когда он зажигает свечи тут?
Военный поднимает упавшие свечки, втыкает их обратно. Мы с Фёдором тоже поднимаем. Не говорим ни слова друг другу, даже не поздоровались. Но иногда его красные глаза встречаются с нашими красными глазами, и появляется ощущение, что мы — родные. Я прошу у Бога мудрости, умения принимать и мира в душе. Для каждого отдельного человека на Земле.
На последней остановке в городе Карвачар — совсем недавно построенные дома для переселенцев. Их не сожгли, они все стоят. Из городской школы вывезена не вся мебель. В комнате на первом этаже разбросан мусор, почти в центре стоит чёрное пианино, а перед ним — красивый деревянный стул. Фёдор садится за сломанное пианино и при свете телефонного фонарика играет единственную мелодию, что умеет играть — «К Элизе» Бетховена. Деревянный стул мы забираем с собой.
