Фамилия «Слоян» стала известной всей Армении после арцахской войны 2016 года. Азербайджанские военные обезглавили труп 20-летнего солдата-срочника Кярама Слояна, затем сняли и выложили в сеть как в качестве «победного трофея» носили голову по азербайджанским деревням.
Через два года младший брат Кярама, Грач, пошёл служить в армию, хотя в военкомате предлагали освободить его от службы. Старший брат, Амик, воюет на передовой в составе добровольческого езидского отряда имени Кярама Слояна.
***
Мы молча курим в чисто убранном дворе дома Слоянов в деревне Арташаван. Солнце совсем не по-октябрьски жмурит нам лица. Чирикают воробьи. Три белые курочки важно прохаживаются по двору в поисках пищи, секунду колеблются у невысокой стены, с которой можно спрыгнуть во фруктовый сад, и поворачивают обратно.
Из-под облупившейся местами штукатурки фасада дома проглядывает синяя сетка с утеплителем — минеральной ватой.
— Дом строили на совесть, молодцы все, кто помог, — говорит Большой человек. Так я про себя называю огромного как медведь Гора, друга семьи Слоянов, который приехал с нами.
Когда Кярама забрали в армию, его семья только начала строить дом. Стройка шла медленно, не хватало денег. Кярам обещал отслужить, вернуться, устроиться на работу и достроить дом. После его гибели знакомые и незнакомые люди — и езиды, и армяне — собрались и выполнили его обещание.
Фёдор и Большой человек собираются обратно в дом — пить кофе из «сервизных чашечек», с пирожными и конфетами. Нерушимое правило езидского гостеприимства — сначала угощение, потом интервью. Я решаю ещё немного посидеть на разогретом солнцем камне — набраться решимости. Разговоры в эти дни даются тяжело, особенно с мамами.
***
Из дома выбегает сын Амика. Его назвали в честь дяди. Мальчику два года, он только-только начал произносить отдельные слова. Отца называет по имени. Я улыбаюсь ему. Он убегает обратно в дом, с недоверчивым любопытством оглядываясь на меня.
Немного погодя мы подружимся и будем играть в одну из моих любимых в детстве игр — битву с вилками. Маленький Кярам отражает мои «нападения», сам наносит удары, зубья его вилки застревают в зубьях моей. Он запрокидывает голову и хохочет. Я тоже смеюсь. Пусть вилка будет самым страшным оружием в твоей жизни, малыш.
— Когда мой сын подрастёт, станет храбрым солдатом? — целует его в голову Амик.
— Не-а, — отвечает мальчик.
— Пусть, пока он вырастет, не будет больше войн и нужды в солдатах, — говорю я. По-моему, впервые в жизни всеми клетками ощущаю релевантность этого затасканного выражения.
— Эх, так говорили взрослые, когда я был маленький, — говорит Большой человек. — Затем мы это своим детям говорили, те — своим говорят. А войны всё идут.
Большой человек прошёл первую карабахскую войну. Помнит все закоулки мест, где воевал, спрашивает у ребят, ненадолго вернувшихся с передовой, чуть ли не про каждый кустик. Тогда была другая война. Честная, лицом к лицу. Тогда с неба по команде джойстика не падала на людей смерть.
Прадед Большого человека реставрировал шушинский Собор Святого Христа Всеспасителя Казанчецоц (собор, попавший в октябре 2020 под double-tap, атаку, при которой одно и то же место обстреливается дважды с интервалом в несколько минут или часов, чтобы поразить не только первичную цель, но и спасательные команды, прибывшие на место происшествия — Калемон), дед — языческий храм Гарни.
***
— Почему решил записаться добровольцем? — спрашиваю я Амика.
— Потому что война началась, — просто отвечает он. — Моя кровь не краснее других.
Амику 32 года. До того как пойти на фронт, в жизни не брал в руки оружие. До призыва в армию оставался месяц, когда он с друзьями попал в серьёзную аварию, после которой ему по частям собирали ногу и освободили от службы. «Но я — способный ученик, быстро научился», — смеётся он.
Когда командир Рзган собрал отряд езидских добровольцев, Амик записался одним из первых. «Нас 42 человека в отряде — 38 езидов и 4 армянина, все “парни-львы”», — с гордостью говорит он. И бесстрашная медсестра Дилбар, езидка из Октемберяна. Задачей отряда было держать линию — прикрывать своих в случае отступления и поддерживать тыл во время атаки.
Амик рассказывает, что на фронте весь отряд, когда узнал, что он — брат Кярама, тайно «оберегал» его, чтобы мать не потеряла ещё одного сына. Мы встречаемся с Амиком за несколько дней до того, как его отряд, вернувшийся домой передохнуть, снова отправляется на фронт.
***
— Амик, что такое родина?
— Родина — это большой отцовский очаг, который должен всегда гореть. А мы все подкладываем туда поленья, каждый по мере своих сил.
— Как быть храбрым на войне?
— Бояться идти на войну и быть убитым — нормально. У всех есть страхи. Нужно просто принять это и научиться побеждать страх, чтобы страх не победил тебя.
— Твой самый большой страх?
— Бессмысленная смерть. Все дни на передовой я боялся, что погибну, не потащив с собой на тот свет ни одного врага. Когда видишь перед собой погибших мальчиков, конечно, ещё и усиливается жажда мести.
— Что такое победа?
— Они (турки) хотят завоевать нашу родину, а мы решили, что они её не получат. Это уже победа.
Она достаётся нам ценой крови наших мальчиков, каждая потеря для нас — огромная боль. В нашей деревне двое погибших — Дереник и Харут. Деро — друг детства Кярама, Харут — мой ровесник. Они оба — не просто соседи, не просто чьи-то дети, а мои братья. Мы должны им победу. Война — вещь плохая, но что поделать, если тебе достались кровожадные соседи, которые хотят тебя уничтожить?
— Какой он, наш враг? Не получается говорить «противник».
— Нам достался самый неудачный. Что можно сказать о людях, которые воюют с нашими трупами? Они боятся нас, даже когда мы мертвы. По-другому у меня не получается это объяснить. Иногда я думаю, интересно, из какого материала они сделаны, ведь человек не может себя так вести? Будто все под дозой.
— У тебя было желание сделать с ними то же, что они сделали с твоим братом?
— Все эти четыре года не было ни дня, чтобы я не думал — только попадитесь мне, живые или мёртвые. Но там (на передовой) я понял, что ничего не сделаю. Убить — убью каждого, кто покусится на мою землю, на наших солдат. Хотя в мирной жизни я — человек, который отворачивается, когда режут курицу. Но обезображивать трупы — нет. Даже глумиться над раненым — не могу. Этим мы и отличаемся от них.
Я не рассказываю своему двухлетнему ребёнку, что они сделали с его дядей. Вырастет, узнает. Но взращивать ненависть в ребёнке — неправильно. Это в первую очередь отравит жизнь ему самому.
У Амика открытое лицо и неторопливый голос. «Человек без внутренних конфликтов и сомнений», — не без зависти думаю я. Простой и мудрый человек природы. Когда мы уходили, он сказал:« Я рад, что вы пришли. Я по жизни — душа компании, веселю всех, а сейчас будто рана внутри, не выходят слова. А тут поговорили, и я развеялся немного».
