У доктора хвост
Текст: Хасмик Хованнисян
Редактура: Фёдор Корниенко
Фотографии: Фёдор Корниенко
Дневник терапевтической собаки, который писался беспорядочно, урывками, то и дело прерываемый котом, который спал на ней и мешал мыслям собраться, прохожими, которых нужно было облаивать из окна, вкусными запахами из кухни, которые лезли в нос и отгоняли оставшиеся мысли, и многим другим.
День, когда пришла девочка-колокольчик
При виде синей сумки с нарисованными на ней мышкой и котом я тут же вскочила с кресла и подбежала к двери. Синяя сумка означает красивый ошейник — зелёный с цветочками или синий со свисающей бабочкой, детские обнимашки и кучу вкусностей.
Как всегда, она металась по комнате, собирая мою сумку. Привстав на задние лапы и вытянув голову, я проследила, чтобы Хасмик положила туда как можно больше собачьих конфет-сердечек с разноцветным желе.
Попутно она: налила воду для остающихся дома собак и кота; насыпала черепашке в аквариум корм; закричала, что опаздываем; проверила дверь кухни, чтобы Пучур, наш кот с почечной недостаточностью и на строгой диете, не полез на кухню и не слопал какой-нибудь вредноты; в последнюю секунду поняла, что её сегодняшнему самоощущению всё-таки соответствует юбка, а не шорты, и побежала переодеваться.
Не переставая голосить, что мы опоздаем, ударилась об дверной косяк, в окно увидела исчезнувшую с утра кошку Лотту, которой нужно капать в глаза искусственную слезу, так как сама она слезу вырабатывать не может; произнесла слово, которую я как воспитанная собака не позволю себе повторить; полетела обратно на кухню и начала шарить в трёх огромных пакетах с лекарствами в поисках капель…
Мы с Фёдором сидели на деревянном сундуке у окна и, умудрённые опытом, молча ждали, пока бурная деятельность Хасмик иссякнет, и мы сможем загрузиться в машину.
В узкую белую дверь детского дома мы вошли с ровно двенадцатиминутным опозданием и сразу побежали к беседке, где ждали дети. И дети, и воспитатели к нашему опозданию отнеслись с пониманием: все знают, что у нас куча самых разных животных и выбраться из дома нам не так-то легко.
Меня обступили и бросились гладить сразу несколько рук. Я всерьёз стала опасаться, что меня разорвут на части, но тут появилась Мане.
Она уверенно взяла меня на руки, совсем как взрослая. Дети часто сжимают под шеей, душа меня. У них ручонки маленькие и слабые, и я тяжеловата для них. А она ловко взяла меня и посадила к себе на колени. Я расслабилась и прикрыла глаза: как бы я ни любила детей, с ними порой тяжело, особенно если бросаются всей ватагой, но с этой девочкой хорошо и спокойно. Она поняла, что мне нравится и поцеловала меня в макушку.
Ей пятнадцать, и она не видит. Она ощупывает меня. Не гладит, как другие дети, а именно щупает. В нашу первую встречу попросила рассказать про меня: где именно я медового, а где белого окраса, спросила: постригли ли мне шерсть или она такая короткая от рождения, какие именно цветочки на моём поводке и улыбаюсь ли я.
Мане не всегда жила в детском доме. Когда-то у неё была семья и собака, с которой они родились в один и тот же день. Мане сказала, что грустила и очень скучала по своей собаке, но с тех пор, как познакомилась со мной, ей стало намного веселее.
В беседке, где мы сидим — прохладно. Мане мягко проводит по моему лицу ладонью и говорит: «собака улыбается, правда, правда». И смеётся. Как колокольчик.
Дети окружили меня, толкают друг друга, норовят погладить. Я снова прикрываю глаза и начинаю считать до десяти куриных косточек. Это помогает выживать в беспорядочном шуме приюта. Куриные косточки — любимое лакомство из прежней жизни, в которой я ещё не была терапевтической собакой. Теперь мне его не разрешают есть. Потому что у меня может быть про.. про… прободение, вот.
Я стараюсь не смотреть на чёрный кармашек с угощением, перекинутый через плечо Хасмик. Чтобы не подумали, что я из-за еды работаю. Нет, нет, исключительно по любви. Но подкрепиться не помешало бы: уже шестнадцатую минуту отрабатываю.
Мане берёт ситуацию в свои руки. Строго сообщает всем, что так меня затискают до смерти, так что пусть теперь подходят по очереди. Послушания детей хватает ненадолго, но я ей благодарна.
У нас новый мальчик, и он боится меня. Мане нащупывает его руку, мягко и тихо уговаривая его просто прикоснуться ко мне пальцем. Берёт его пальчик и бережно проводит по моей спине. Через минуту вся ладошка хохочущего ребёнка гладит меня.
Валя очень хочет со мной гулять, но она в коляске. Мане вызывается её везти. Мой поводок одевается Вале на руку, а Мане толкает коляску. При этом она часто съезжает с дороги, и Хасмик говорит ей прислушиваться к топоту моих лап и чувствовать, в каком направлении тянется поводок, так как я иду ровно по прямой и стараюсь не смотреть на траву, где большой кузнечик так и просит слопать его. Воспитание.
Я не смогу вернуть Мане зрение, как бы ни хотела, но я помогаю ей почувствовать пространство вокруг, а также себя в этом пространстве.
— Кто хочет покормить Микки Мук? — наконец-то произносит заветную фразу Хасмик.
Мане даёт другим детям общаться со мной, а сама переходит к Фёдору. Она ему рассказала, что у неё мечта — научиться фотографировать, и Фёдор взялся учить её. Смотреть на них ужасно приятно: Мане старается подобрать армянские слова полегче, чтобы Фёдор понимал её, а Фёдор старается объяснить ей так, чтобы она почувствовала то, что видеть не может. Судя по фотографии меня, которую она сделала, всё у них со временем получится.
День, когда меня угостили кусочком шоколада
Сегодня мы опоздали всего на шесть минут и то потому, что конюх плохо заперла дверь Сорбонны, она выбежала и, как всегда, стала гонять собак по всему манежу, раздавая пинки направо и налево. Сорбонна в паспорте значится лошадью, но между нами, собаками, мы называем её рыжей мымрой — так она достаёт нас. Сорбонна была успешна водворена на место, и мы поехали в приют.
Дети расселись полукругом — одни в своих колясках, другие — на траве, и ждали нас. Сегодня мне предстояло работать со всеми ними, но в особенности — с Сюзи, Нареком и Вардуи.
Сюзи, как всегда, собирала ветки и складывала из них «пальцы». У Сюзи — аутизм.
Она живёт в своём, не всегда понятном остальным мире, из которого ей трудно выйти. Она делает только то, что хочет, иначе начинает кричать.
Кричать она может долго и громко — так, что уши закладывает. Последние три занятия Сюзи упорно не замечала меня. Её взгляд вообще ни на чём не останавливался.
Другой бы давно оставил её в покое, но я решила не сдаваться и просто всюду ходить за ней. Когда я уже почти отчаялась, блуждающий взгляд Сюзи вдруг остановился. Она посмотрела на меня и увидела. Сюзи улыбнулась, и её рука потянулась погладить меня. Наконец! Кажется, ей понравилось. Она даже засмеялась от удовольствия. Ещё бы! Не зря ведь Хасмик всё утро наводила красоту и мягкость моей шерсти, едва не сдирая мне кожу инквизиторским инструментом, который она называет щёткой, а сам процесс — расчёсыванием.
Когда Сюзи смотрит мне в глаза, гладит меня и смеётся, у меня ощущение, что я помогаю ей выбраться в наш мир. Как можно безболезненнее.
Нарек наблюдал процесс работы с Сюзи и немного деланно улыбался. Ему предстояло впервые погладить меня одному, без воспитателя. У Нарека церебральный паралич. Он напрягается от любых сильных эмоций — и радостных, и грустных, и страшных. В первую нашу встречу он вообще отказывался общаться со мной. Делал испуганное лицо, тянул воспитателя за рукав и всё повторял: пойдём отсюда. Затем согласился погладить меня, но только вместе с воспитателем.
Сегодня воспитатель был в отпуске. Специальный педагог приюта пообещал снять видео и показать ему, как хорошо Нарек справляется один. Это мальчику понравилось. Он стал так хорошо меня гладить, что моя команда решила: пора бы Микки посадить к Нареку на колени!
Моя команда — это Ардем, Хасмик и Фёдор. Ардем живёт в Канаде, сюда приехал всего на три месяца. Он знает, что для того, чтобы мы хорошо работали, нам нужно полноценно питаться и жить в удобных вольерах, поэтому помогает нам с кормом и всяческим собачьим бытовым обустройством. Ещё он сопровождает меня и других наших собак на терапию и вообще делает нашу жизнь в центре анималотерапии «Кентавр» лучше. А мы уж заботимся о детях, живущих в приютах.
Мне нравится ездить вместе с ним на машине от одной терапии к другой. Он усаживается на сиденье деликатно, не толкается и всегда оставляет мне много места, чтобы можно было развалиться как следует. Я оставляю на нём кучу шерсти, но он только улыбается.
Фёдор заботится о нас, делает нам фотографии и видео, помогает детям преодолевать их неуверенность в себе и отвечает на волнующий всегда их вопрос: почему он мужчина, но волосы у него длинные?
Хасмик следит, чтобы я поменьше развлекалась и побольше работала. Серьёзно. Если после того, как мы уйдём, хоть один ребёнок продолжает бояться собак, день у неё идёт насмарку.
Хасмик и Фёдор живут с нами и любят нас. Больше всего, когда мы спим. Я-то тихая. Нас таких трое. Но остальные тридцать пять обожают по вечерам или ранним утром устраивать концерты-завывания. По мне так ничего, но люди утверждают, что потихоньку сходят с ума.
Так вот, эти милые люди решили посадить меня Нареку на колени, что ни я, ни мальчик совершенно не одобрили. Когда Нарек напрягается, он как бы выталкивает сам себя из коляски. Я боюсь, что не удержу равновесия. Нарека же испугала сама перспектива быть со мной в такой близости: это вам не руку вытянуть и погладить.
Но кто нас спрашивал? Меня подхватили и посадили в коляску. У мальчика сделалось несчастное лицо, мышцы уже готовы были натянуться пружиной, но ему очень хотелось, чтобы воспитатель гордился им. Скосил глаза на телефон: снимают ли. Осторожно погладил меня, потом ещё, ещё. Я перебрала лапами, нашла удобную для сохранения баланса позицию: коляска Нарека не очень рассчитана на двоих.
Нарек смелел всё больше и больше. Скоро он одной рукой обнимал меня, а другой кормил с ладони. Затем обнял и поцеловал в лоб. Мышцы у него были полностью расслаблены. По-моему, мы неплохо справились.
С Вардуи дело обстояло сложнее. Она ужасно боится, что я её укушу. Как только Ардем поднял меня на руки и поднёс к ней, она сжала кулачки и закрыла ими лицо. И зажмурила глаза, чтобы не видеть мою «страшную пасть».
Хасмик сама очень долго боялась собак, и вообще, всех животных. Она всегда рассказывает детям, как это было плохо — чего-то так сильно бояться, и как она рада, что преодолела свои страхи.
Это хорошо работает. Человек, никогда не боявшийся нас, не может полностью понять, чего боятся другие, и часто говорит глупости. Например: «ты же мальчик, тебе не стыдно?» или «ты такая большая, а боишься малюсенькой собаки?». Конечно, такой подход никому не поможет.
Вот и сейчас Хасмик задумчиво посмотрела на Вардуи и тоном, будто она правда сомневается, спросила: «А ты человек или косточка?». «Человек», — ответила слегка сбитая с толку Вардуи. Хасмик с облегчением вздохнула и заверила девочку, что она может не беспокоиться, ведь Микки Мук, то есть я, любит косточки. Я уже научилась подыгрывать этому представлению и изображать абсолютную незаинтересованность в ребёнке в качестве еды. Вардуи разжала кулачки и погладила меня.
После терапии мы поехали в кафе на Каскаде, где меня знают в лицо и всегда ставят миску с водой. Все их попытки подсунуть мне вкусняшки, к сожалению, натыкаются на грозные взгляды Фёдора и Хасмик. Но сегодня я получила огромный — по их меркам — кусок шоколадного торта размером с пол человеческого пальца. Честно заработанный.
День, когда мы меняли мысли
Сегодня дети много гуляли со мной. Выгуливать меня — их любимое занятие. Моё было бы тоже, если бы не мои люди. Они тщательно следят, чтобы я вдруг не слиняла в траву или не побежала посмотреть, нет ли у забора мышиных нор. Я уверена, что если бы с меня сняли поводок, всем было бы намного легче. Я бы научила детей ловить мышей.
Так как мой дневник вряд ли будут читать другие собаки, поделюсь секретом, как я это делаю. У мышиных норок две дырки — вход и выход. Я просовываю голову в одну дырку и усиленно чихаю. От поднятой пыли и шума мышка в ужасе выскакивает в другую дырочку, тут я её и хватаю. Я уверена, дети отлично повеселились бы. Но моя команда другого мнения на этот счёт, и мы с детьми чинно гуляем.
Нарине сидела в своём инвалидном кресле и грустно смотрела на нас.
— Хочешь погулять с Микки Мук? — спросила Хасмик.
— Я не могу.
— Почему?
— Может, ты не поняла, но я не для своего удовольствия тут сижу. Я не могу ходить.
Нарине очень нежная, но также очень упрямая и волевая. Иногда она может быть резкой. Вдобавок, если инициатива в чём-либо исходит не от неё, она не будет ничего делать. Прошло несколько занятий, прежде чем мы добились того, чтобы она сначала дотронулась до меня, а затем погладила.
В первый день она отказалась даже от того, чтобы я просто подошла к ней. Сначала сказала, что не любит собак, затем — что терпеть не может, когда на одежде остаётся шерсть. Нарине выглядела хмурой и, быть может, печальной. Она только вернулась из дома, где семья никак не может решить: отказаться от неё насовсем или «взять обратно». Время от времени они берут её к себе, а через несколько дней — возвращают.
Сейчас она улыбается, завидев меня. Обнимает, кормит и стоически переносит, если я случайно лизну ей палец, пока беру угощение. Она не очень любит собачью слюну. Я к этому отношусь с пониманием и стараюсь быть аккуратной.
Хасмик сказала ей, что она сама не знает, как много может. И что со мной можно гулять и в коляске. Когда она спросила детей, кто хочет помочь Нарине, вызвалось столько добровольцев, что пришлось проводить кастинг и выстраивать очерёдность. Пока Нарине держала мой поводок, один ребёнок толкал коляску, другой следил, чтобы колесо не наехало мне на лапу, третий тянул Фёдора за рукав и показывал на камеру: снимай!
Хотя обычно каждому полагается гулять со мной только один круг, чтобы успели все, чтобы я не очень уставала, на этот раз все согласились, что случай особенный и можно сделать исключение. Мы с Нарине проехали три круга.
У неё как-то поменялся взгляд. Обычно, когда кто-то гулял со мной, остальные бежали следом, подбадривали, измеряли круг, следили, чтобы другим не досталось больше. Это те, кто мог ходить. А колясочники сидели в беседке и ждали, чтобы мой очередной эскорт возвратился и рассказал им, как это было круто. Ждали безропотно, не просто смирившись с положением вещей, но даже не задумываясь, что всё может быть по другому.
Но Нарине — не покорная. Гуляя со мной, она была частью тусовки, на которую раньше смотрела из беседки и в которой хотела быть.
У неё во взгляде было удивление и свободная, нескрываемая радость от внезапно наступившего понимания: если она может гулять со мной, как другие дети, то наверняка есть куча других вещей, которые она тоже сможет сделать, если захочет.
Это был очень особенный день. Обычно я эмоционально очень устаю с Нарине, но сегодня я чувствовала лёгкость. Знаете, почему? Вызвать улыбку на лице ребёнка или расслабить мышцы, конечно, важно. Но вот помочь ему переосмыслить себя и свои возможности, «могу» и «не могу» — вот почему мы делаем эту терапию! С этого дня мы стали гулять и с детьми в колясках.
Думаю, в этот день тоже, когда я меняла мысли Нарине, меня можно было угостить шоколадным тортом, но так, к сожалению, думала только я. Остальные всерьёз переживали за мою печень и глаза, которые могут пострадать от сладкого.
После терапии мы поехали менять мысли на ереванские улицы. Гулять по улицам перед тем, как поехать домой давно вошло у нас в привычку. Хасмик называет это частью воспитательного процесса.
Люди в нашей стране не всегда хорошо относятся к животным. Больше это происходит от незнания. Многие уверены, что мы только и умеем, что кусать. И что они все такие вкусные, что мы обязательно захотим их попробовать. Ещё они думают, что мы ходим по свету, коллекционируя всякие заразы, чтобы затем, когда уже наши внутренние кладовые наполняются, передать большую часть людям.
Так что многие люди шарахаются от нас, требуют надеть на нас намордники и убрать подальше.
Наш воспитательный процесс заключается в том, чтобы не облаивать их в ответ, а дружелюбно улыбнуться и поговорить. Например, о том, что мы терапевтические, что никогда не кусаемся, что регулярно ходим к ветеринару, что помогаем людям. Людям очень важно, чтобы все им приносили пользу. Потом уже можно сказать, что мы все бывшие уличные, почти все — беспородные.
Главное — чтобы они навострили свои уши. Потом непременно примут и полюбят, и может, это принятие распространится и на других дворняжек. Однажды одна мама на улице позволила мне засунуть голову в коляску и лизнуть её ребёнка. Агрессией тут ничего не добьёшься.
Потом мы поехали в очень приятное место, где Хасмик и Фёдор покупают нам корм и где у хозяина для нас всегда припасено угощение. Так как всё заднее сидение было занято мешками, я пересела вперёд к Фёдору, и мы поехали домой. Я высунула голову в открытое окно, глотала ветер и, что скрывать, была очень довольна собой.
День, когда мы все были самими собой
Сегодня я заметила, что дети стали заботливее друг с другом. Всегда закрытая Кристина вдруг стала говорить со мной по душам, а Арчи подружился с сиреневым слоником.
Это было в кризисном центре для детей из трудных семей. Вообще мы выезжаем на терапию два дня в неделю. У нас два детских приюта, один кризисный и один реабилитационный центры для детей. Несколько раз в год мы выезжаем в разные лагеря для детей.
Мне нравится моя работа, но она не из лёгких. Дети у меня самые разные. К некоторым нужен очень мягкий и терпеливый подход.
Ребёнок может бояться, кричать, норовить пнуть тебя ногой, а ты должна спокойно лежать и не вздумать тяпнуть в ответ (иногда очень хочется).
Лаять тоже нельзя. Приходится терпеть, даже когда перед носом маячит кошка. Нет, я к кошкам отношусь прекрасно, один кот у нас дома даже спит на мне. Я их не ем, но погонять очень нравится. Но нельзя. После работы — что хочешь, а во время терапии — строгая дисциплина и бесконечное терпение.
Нас, выездных терапистов-собак, шестеро. Остальные занимаются терапией у нас дома. Все мы нахлебались тяжёлой жизни, и все проходили терапию сами, прежде чем начать помогать детям. Ко взрослым тоже собираемся ездить, но в будущем: сейчас у нас не хватает людей, которые ходили бы с нами везде, где в нас нуждаются.
У наших приютских детей, как правило, есть тяжёлые физические инвалидности. В кризисном центре у детей их в основном нет, но есть куча душевных ран, которые мы помогаем лечить. Тут дети живут временно, пока не решатся трудные ситуации в их семьях.
В первые дни дети пытались «выхватить» меня друг у друга, толкали и пинались — каждому хотелось успеть пообщаться со мной. И вот сегодня они уже уступают друг другу, следят, чтобы даже робкие малыши ко мне подходили. Если кто меня боится, тут же докладывают об этом Хасмик и всей гурьбой помогают избавляться от страхов.
Я думаю, их забота друг о друге началась с заботы обо мне. Ну, посмотрите сами. Первым делом они должны наполнить мою миску с водой и в течение всего сеанса следить, чтобы она была полная. Мы играем в траве, и в моей шерсти могут запутаться колючки, которые нужно вытаскивать. А в сезон я линяю, как не позволяют себе иные длинношёрстные. Дети меня расчёсывают. Если я устала, то никаких прогулок: все знают, что меня нужно отвести в тенёк полежать.
Ещё дети занимаются нашей учёбой. Они многое видели в своих трудных семьях. Часто у них есть ощущение ненужности, неуверенности. И вдруг им доверяют важное дело: помочь обучить терапевтическую собаку. У них сразу повышается уверенность в себе!
Например, на прошлой неделе для толстенькой Татик, которой нужно много двигаться, чтобы похудеть, придумали такую игру: дети становились в большой круг на баскетбольном поле, при этом у каждого в кулачке было угощение. Они по очереди подзывали Татик, и когда та прибегала, давали ей угощение. Я думаю, что вкусняшки тут же восполняли калории, которые Татик тратила, бегая, но моим мнением, как всегда, никто не интересовался. К тому же это считается иметь в деле личную заинтересованность.
Сегодня обнаружилось, что Арчи смертельно боится большого сиреневого слоника, который стоял посреди прогулочной дорожки. Я-то сразу поняла, что слоник — не настоящий, но у Арчи — реальность искажённая, он всегда путает свои фантазии с явью.
Если бы собаки умели смеяться, я бы покатилась от смеха, смотря, как половина детей маленькими шажками подводит Арчи к слонику, а другая половина — слоника к Арчи. Под руководством Хасмик, приговаривавшей: «Хороший слоник, смотри, Арчи, как я глажу слоника». У них получилось. К концу дня Арчи облизывал слона, тёрся об него и никак не хотел уходить.
Со мной Хасмик, заметив, что я за десять метров обхожу железные горки, на которую дети взбираются и мчатся вниз с ловкостью обезьян, придумала настоящее испытание: дети поднимают меня по ступенькам на горку, а она стоит внизу и подзывает меня. И единственный путь к ней — соскользнуть с горки.
Я думаю, это смахивает на шантаж, а Хасмик думает, что терапевтическая собака не должна бояться какой-то горки. И знает ведь, что я пойду к ней, терпеть не могу, когда она далеко.
Было реально страшно. Я начала мелко-мелко облизываться. Я всегда так делаю, когда в стрессе. Терпеть не могу нестабильность и высоту. Не выше кресла, пожалуйста. Дети меня подбадривали. Окружили и показывали, что страхуют меня со всех сторон, хотя падать было некуда. В конце концов я решилась. Боже мо-о-ой! Хасмик меня подхватила, и все зааплодировали. И мне досталось много угощения.
Мы попробовали ещё несколько раз. Я не то, что уже совсем не боюсь, нет, боюсь и не выпендриваюсь, и не скрываю своего ужаса, но скольжу вниз, преодолевая страх. По-моему, это и есть настоящая храбрость.
Потом со мной долго гуляла Кристина, а под конец мы с ней сели на траву под деревом. Она красиво расчесала меня, затем обняла и долго рассказывала о своей жизни, о своих переживаниях. Кристина очень любит меня и наших остальных собак, прямо зацеловывает нас до вмятин на шерсти. Она почти всю жизнь моталась из одного учреждения для детей в другое. В разговоре с ней может показаться, что Кристине нравится манипулировать и вызывать сочувствие. Но я-то знаю: на самом деле ей хочется внимания и любви, которых она сильно недополучила, когда была маленькая.
Но со мной Кристине не нужно притворяться. Она знает, что и я, и другие собаки её примут такой, какая она есть. Что нам неважно, какая проблема есть у человека. Что нам чужда жалость, которая так ранит человека с физической или душевной травмой. Мы просто принимаем. Кристина меня обнимает, и ей становится легче просто рассказывать, не притворяясь кем-то другим.
День, когда я размышляла о своей жизни
Когда тебе восемь лет, то есть уже порядочно, тебя время от времени посещают всякие там размышления о жизни, о смысле бытия и твоём месте в нём.
Я сбежала. Иногда я это делаю, когда меня выпускают во двор в туалет. Потому что я очень люблю ловить полевых мышей, а дома их нет. Но сегодня я спустилась к ручейку и просто лежала там и думала. Иногда на меня находит щемящая тоска. Кажется, что я живу очень долго и несколько жизней точно уже прожила.
В первой жизни я была щенком. Я жила в богатом городском доме, ела из рук хозяйки и спала на диване. Однажды мы ехали в её шикарной машине и остановились купить по пути яблок. На дороге стоял куст, и мне стало интересно посмотреть, что там. Я выскользнула в открытую дверь, пока хозяйка расплачивалась. Она этого не заметила, и, пока я всё увлечённо обнюхивала, машина уехала.
Меня взял на руки мальчик, продававший там яблоки, и отнёс к себе домой. Так началась моя вторая жизнь. Я стала охранять этот дом и ещё семь домов вокруг. Хозяева могли уехать и не запирать двери, так как никто бы не подумал соваться к ним. Сначала мне было грустно, и я скучала по своему дивану, но потом привыкла.
Теперь я жила во дворе, и меня все боялись. Серьёзно. Когда к хозяевам приходили гости, меня или привязывали, или запирали в подвале, чтобы я никого не съела. А ведь я просто лаяла на чужих, как и должна делать любая нормальная собака.
Однажды зимой хозяева закрыли меня, беременную, в подвале и забыли. Они уехали к родственникам в другую деревню на несколько дней. Я родила и убила своих щенят. Мы, животные, когда чувствуем, что нашему детёнышу не выжить или он будет обречён на мучения, не заставляем его жить. У меня не было ни воды, ни еды, а значит и молока, чтобы прокормить щенков.
Когда люди вернулись, они пришли в неописуемый ужас. Хозяин привязал меня за бечёвку и потащил к полуразрушенному хлеву. Именно здесь его и увидела проходившая мимо Хасмик. Хозяин сказал ей, что привязывает меня к столбу в наказание:«Чтоб она сдохла от голода, потому что разве нормальная мать поступила бы так?».
Хасмик отобрала меня у него, сказав, что мне-то будет хорошо, это ему будет плохо, что он лишился такой милой собаки. Но хозяин на следующее утро не смог встать — скрутило спину на целую неделю, и он всем рассказывал, что Хасмик наслала на него порчу. У наших дверей образовалась очередь из людей, которые спрашивали, как им правильно заботиться о своих собаках. Они боялись, что Хасмик и на них нашлёт порчу. Хасмик была не против такой репутации: собакам было от этого только лучше.
Так началась моя третья жизнь. Я всюду следовала за моей новой хозяйкой. Но как только она исчезала из моего поля зрения, я тут же сбегала. В прошлый дом. Не заходила внутрь, а лежала перед воротами и просто смотрела. Сказать по правде, я скучала только по одному человеку: хозяйскому сыну, который подобрал меня. Мы с ним дружили. Но он был тогда в армии, и всё никак не приходил в отпуск. Так я убегала в свой старый дом, наверно, полгода, а потом перестала.
Я сначала писала в доме и какала, не понимая, что такие дела нужно делать на улице. Но потом научилась. Не научилась я только не запрыгивать на диван. Как только все уходят спать, должна признаться, я сразу разваливаюсь на мягком диване. Иногда утром не успеваю соскочить, и меня ловят на месте преступления. Но сердиться долго у людей не получается: я тут же ложусь на спину и поднимаю вверх лапы (научилась манипулировать у детей), и все тают.
Моя жизнь однажды чуть не оборвалась. Я съела большое количество крысиного яда, наевшись отравленных мышей. Меня трясло и швыряло из стороны в сторону, мышцы напряглись, и я не могла их расслабить. Была ночь. Машины у нас тогда не было. Хасмик разбудила нашего хорошего таксиста из Аштарака и попросила его срочно приехать.
Таксист смертельно боится собачьей шерсти. Он уверен, что всякий волосок — источник эхинококка. Ещё он терпеть не может ездить ночью, особенно, когда уже лёг спать и его разбудили. Но он приехал, и мы поехали в клинику. У меня изо рта шла ужасная вонь, Хасмик пыталась одновременно удержать моё трясущееся тело, полиэтиленовый пакет, на случай, если случится чудо, и я стану вырывать, и телефон, с которого звонила ветеринару и просила срочно приехать в клинику.
Водитель вынул белоснежный платочек и закрыл им себе рот и нос. Украдкой, чтобы я не обиделась. Мне было не до этого, я вообще плохо понимала, что происходит, но я бы не обиделась: вонь, правда, была страшная, и не всякий бы довёз меня.
В клинике сказали, что шансов мало, но попытаются. Я провела там две ночи. В меня вкалывали всё, что попадётся и не давали есть. Было ужасно, но я выжила.
Сейчас я живу в доме, у меня своё кресло и вкусная еда. Всё хорошо, но что скрывать, у меня паника, когда Хасмик оставляет меня и уходит. Даже на пять минут. Я знаю, что она меня не бросит, но всё равно паникую и сразу начинаю судорожно облизываться. Это потрясение, от отголосков которого мне трудно освободиться. У приютских детей тоже есть такая черта. Каждый раз они уточняют: «В следующую неделю вы точно приедете»? Читай: «Или вы тоже временные?».
День, когда у меня чуть не опустились лапы
Иногда бывает, что тебе хочется просто не быть. В душе поселяется отчаяние, с которым не справиться ни охотой на мышей, ни вкусняшками. Сегодня в приюте у меня был новый ребёнок — Мария, и именно такой день.
У Марии тонкие бескровные пальчики. Холодные, несмотря на приличную жару. Хасмик приходится долго гладить их и постукивать по запястью, чтобы сжатые спастикой в кулак пальцы открылись и прикоснулись ко мне. Я терпеливо жду в руках у Ардема.
Марии нравится гладить меня. Об этом говорят её глаза. Только глаза. Мария не может ходить, не может двигать руками, у неё нет мимики. Но есть абсолютно сохранный интеллект. Есть способность чувствовать и воспринимать сигналы из окружающего мира, переживать и обрабатывать их. И только глаза, чтобы выдавать миру прожитое внутри.
Никто и никогда ей не скажет, какие у неё ямочки на щеках, когда она смеётся. Потому что она не смеётся. Никогда никому не понравится её милая гримаска, потому что у неё нет гримасок.
За её живыми глазами огромный мир, который, может быть, не откроется нам и за сотню лет.
Ни мне, ни никому другому этого не изменить. Надрывайся, сколько хочешь. Мария — мой первый ребёнок, с которым я чувствую себя бессильной. Хасмик говорит, какая она молодец, смотрит в её невероятные глаза, гладит по плечу и улыбается.
Мы заканчиваем терапию, садимся в машину. По дороге покупаем помидоры — яркие, сочные, полные солнца, люди обсуждают водителей на дороге, как будто это самое сейчас важное, заскакиваем к друзьям, там я знакомлюсь с другими собаками, которые дружно считают меня нелюдимой.
Я стараюсь изо всех сил, но у меня не получается общаться. Мои человеки перескакивают с одной темы на другую, как будто боясь замолчать. Наверно, в молчании зарождаются грустные мысли.
Мы старательно делаем вид, будто всё хорошо. А там, в приюте осталась Мария. У которой есть только глаза. И внутри всё обрывается к чертям. Людям легче: они выдумывают себе богов, чтобы было на кого свалить несчастья или попросить защиты. Мы, собаки, так не умеем. Мне хочется убежать в тёмный угол и долго тоскливо выть.
Быть терапевтической собакой порой ужасно сложно. Нужно подготовить своё сердце к тому, что не всегда получится, что будут и такие вот дни, научиться не поддаваться унынию. Завтра я всё это скажу себе, но сегодня не могу. Сегодня мне очень грустно.
День, когда мы столкнулись с эпидемией жалости
Сегодня определённо был звёздный час Арчи. Он — полная противоположность мне. Например, я так и не поняла, зачем нужно лапу давать или лежать, как только кому-то захочется на это посмотреть. Правильное общение — это когда вы смотрите в глаза друг другу и молчите. Или сидите, обнявшись, и вам хорошо, и вы молча вбираете в себя это «хорошо».
Арчи же слишком шумный для правильного общения. Он и так вертится, и этак, со всеми ему нужно поласкаться и поцеловаться. Он и садится, и лапу даёт, и лежит, иногда даже кувыркается, лишь бы его гладили и угощали собачьими вкусняшками.
Сегодня в приюте мы работали с Лео. У Лео — синдром Дауна, у него сверхразвитая сенсорика, и всякое прикосновение к новой «материи» для него может быть травматично.
Лео сам себе терапист. Сначала он приходил, садился поблизости и смотрел на меня. Потом на попе подползал ближе. Но как только я делала движение к нему, сразу убегал. Опять же на попе. Он осознаёт свой страх, но ему очень хочется его преодолеть. И так, шаг за шагом, он движется к этому в своём темпе.
Я сразу предупредила Арчи, что с Лео нужно быть терпеливым и не соваться к нему сразу. Но Арчи это, конечно, пропустил мимо ушей. День не день, если хоть один человек остался к нему равнодушным. Поэтому он уверенно подошёл к Лео и ткнул его мордой в колено.
От неожиданности Лео застыл на месте. Потом поднёс собранные в бант пальцы к лицу и загудел, как пароход — признак невероятного смятения. Придя в себя, Лео думал было убежать, но усилием воли заставил себя остаться. И даже взял поводок Арчи в левую руку. Арчи лёг подле него. Так они изучали друг друга некоторое время. Через пару минут Лео медленно приполз на попе к Арчи и вдруг ткнул его пальцем в бок. Затем снова отчаянно загудел и быстро-быстро отполз в сторону, всем лицом и пальцами показывая: случилось нечто ошеломляющее!
В кризисном центре была новая маленькая-маленькая девочка, которая с утра, как её привезли, не произнесла ни слова, она не улыбалась и ни с кем не хотела общаться. Дети постарше и воспитатели посоветовали оставить её на сегодня в покое, предположив, что она, может, не умеет говорить. На предложение Хасмик погладить собачку девочка отчаянно замотала головой. Но вот перспектива посмотреть на собачьи печеньки с разноцветным желе внутри вызвало у неё слабый, но интерес.
Завидев печеньку в руке девочки, Арчи не стал церемониться, подпрыгнул и слизнул её с ладошки. Девочка посмотрела на Арчи и внезапно громко засмеялась. Арчи девочка понравилась, о чём он с энтузиазмом поведал ей, вылизав ей руки и лицо. Девочка засмеялась ещё громче, стала наглаживать Арчи, подвинула ему воду, расчесала уши (что Арчи мужественно вытерпел), покормила и сказала, что «пёсик хороший».
К тому времени, как мы выбрались в центр города и зашагали вниз по Северному проспекту, Арчи был настолько охвачен сознанием своей важности и нужности, что раздавал бы направо и налево автографы, если бы умел писать. Но город встретил его совсем не так, как он ожидал.
У Арчи — искривлённые передние лапы, следствие проблем с кальцием, которые у него были в детстве. Когда он попал к нам, было поздно что-то делать, и так как Арчи из-за этого еле волочил ноги, Хасмик провела с ним долгий курс физиотерапии.
Теперь он ходит, бегает, прыгает. Не может только копать землю, как мы любим делать, когда жарко. Но Арчи — пёс не промах. Он ждёт, пока кто-то вылезет из своей ямки, чтобы попить или наоборот, пописать, и тут же занимает вакантное место. Ещё ему нужно давать отдыхать от ходьбы больше, чем другим собакам. Собственно, всё.
Но люди всего этого не знают.
Кажется, им почему-то важно пожалеть Арчи и почувствовать себя добрыми и сопричастными к мировым страданиям. Некоторые ещё говорят Хасмик «спасибо», что взяла бедного инвалида.
Арчи на это плевать, конечно, но Хасмик такие жалости ужасно бесят. Сегодня город особенно был настроен на сантименты.
— Боже, пёсик едва ходит, а она заставляет его, — простонала девушка подруге, когда Хасмик, уже задыхаясь от бега, пыталась остановить рвущегося вперёд к гуляющему вдалеке пуделю Арчи, которому непременно нужно облобызать всех встречных собак.
— Вай, мама джан, — пробормотала бабушка с коляской, опустила голову к плечу и… прикусила своё платье. Через несколько метров другая женщина сделала то же самое. Этот жест означает, мол, пусть этот ужас минует, например, моего ребёнка.
— Бедная собачка. Мучается. Больная. Но стоит ли держать собаку в таком состоянии? Это уже не любовь, а эгоизм, — размышлялось кому-то мимо нас.
— Чтоб мне ослепнуть! — сделав огромные глаза, прошептала девушка в форме подруге тоже в форме.
— Не надо слепнуть, — одёрнула её Хасмик. Но захваченная нахлынувшим на неё внезапно горем, девушка осталась к этому безучастна.
Даже такого радостного и полного жизни пса, как Арчи, обескуражил этот шквал жалостливых восклицаний и шепотков в его адрес. Особенно когда он подошёл к очередной девушке погладиться, а та отшатнулась от него, приложила руку к сердцу и прошептала: «Мой бедный». Он беспомощно поглядел на Хасмик.
Хасмик долго стала ему объяснять, что люди бывают разные, что у них вообще проблемы с принятием тебя таким, какой ты есть, и что нужно запастись терпением, чтобы это изменить. Но Арчи эти мудрые речи до конца не дослушал.
Показался питьевой фонтан, из которого вода выливалась на тротуар, а Арчи обожает лежать в фонтанных лужах. Так что тут же забыв про фиаско с обнимашками и по лицу Хасмик поняв, что сейчас ему разрешат всё, он потянул поводок по направлению к воде.
День, когда я лежала в кресле и думала разные мысли
Воскресенье. У меня сегодня выходной. Утром шёл дождь, было прохладно и свежо. Я растянулась в кресле и наслаждалась. С Пучуром на спине, конечно. Ему всё равно — у тебя выходной или нет. Я часто даже сомневаюсь: он в курсе, что я — живое существо или думает, что я — валик, который положили специально для его удобства? У него почечная недостаточность, и мы все стараемся делать его жизнь как можно приятнее.
В воскресенье к нам почти всегда приходят гости. Они говорят, что с нами очень приятно, и уезжают радостными и отдохнувшими.
Хасмик рассказывала гостю, как у неё девять лет назад возникла идея терапии с нами. Тогда люди привозили своих детей на терапию с лошадьми и считали нас, собак, живущих тут, бесполезными существами, на которых ещё деньги нужно тратить. Людям, и правда, очень важно, чтобы все им были полезны. И тогда Хасмик подумала, что было бы здорово спасать уличных собак и тех, кого бросили хозяева, помогать им преодолевать физические и душевные травмы, а потом учить их помогать людям в преодолении их проблем. Тогда люди будут думать, что собаки — это ещё и полезно, а значит лучше относиться к ним.
Хасмик поделилась этой идеей с собачьим психологом в стране Польше. Психолог был категорически против. Нельзя предсказать, говорил он, какие поведенческие особенности могут вылезти наружу у метиса. И предложил подарить Хасмик натренированного лабрадора и привезти его в Армению.
Но Хасмик не хотела лабрадора. Породистым и так в жизни достаётся намного больше ласки, вкусняшек и хорошей жизни, чем нам, дворнягам. Мне ещё повезло, я — помесь с корги. Корги все обожают. Говорят, даже какая-то королева.
Хасмик решила, что если собака спокойная, любит людей и других животных, не боится громких звуков и хорошо переносит машину, то неважно, какой она породы. Просто если тренировать метиса, да ещё во взрослом возрасте, то на это потребуется больше времени и терпения.
Я, например, была равнодушна к людям, когда только попала сюда. И терпеть не могла кошек. Со мной Хасмик понадобилось несколько месяцев, чтобы я поняла, что за кошками бегать нельзя, а люди — очень даже неплохие существа.
Но не все такие понятливые, как я. С Малыш, ещё одной нашей терапевтической собакой, Хасмик возилась два года. Но у Малыш жизнь была кошмарная. Она родилась в Ереване. Её братьев и сестёр быстро разобрали, а её никто не хотел, потому что люди считали её некрасивой. Больше всего её невзлюбил бывший полковник КГБ и однажды погнался за ней с ружьём, когда ей было месяца три. Хасмик пристроила её в семью двумя детьми и была за неё спокойна, так как все стали сразу тискать и гладить её, и даже целовать.
Потом Хасмик стала спасать других собак и перестала ездить проверять щенка.
Через полгода оказалось, что Малыш держали на балконе на втором этаже (она до смерти боится высоты) и на короткой верёвке, кормили только сухим хлебом, а дети избивали её железными прутьями.
Хасмик немедленно поехала забирать её. Малыш укусила её за руку, забилась в угол и стала визжать от страха, зная, что сейчас получит в ответ. Хасмик пришлось накинуть на неё одеяло, чтобы взять на руки. Она ещё столько кусала потом и её, и других людей и собак. Боялась всего — даже звуков, повсюду ей мерещилась опасность.
Хасмик не наказывала её, а постепенно учила снова доверять людям. Пусть на это ушло два года, оно того стоило. Теперь Малыш самая ласковая собака на свете. Дети делают с ней всё, что хотят, а она даже не пикнет. Малыш — доказательство тому, что ничего невозможного в мире нет, есть только лень
Хасмик рассказывала гостю, что польский психолог приехал к нам года через три после того разговора, посмотрел, как мы работаем с детьми и взрослыми и сказал, что он поражён, и что армянские дворняги, видимо, особенные. Ха!
Сначала дети и взрослые приезжали к нам в деревню сами. Мы стали ездить в другие центры и приюты уже потом. Сначала все, кроме кризисного центра, отказывались нас принимать, ссылались на какую-то «санитарию» и ги… «гигиену», а ещё страхи, которые могут быть у детей. Сейчас столько мест нас хотят к себе, что мы просто не успеваем.
Хасмик и Фёдор пошли с гостем на кухню пить чай, и я переместилась к кухонной двери. Заходить на кухню мне не разрешают. Я уселась на пороге, как раз перед стулом гостя и стала не мигая смотреть на его рот. Когда кто-то что-то ест, я сажусь перед человеком и так смотрю. Делать это я могу бесконечно. Я бы запросто стала чемпионом по немиганию. Редко какой рот долго выдерживает такого натиска. Начинают сыпаться крошки, а то и целые куски. Но этот гость был непробивной. Мне досталось всего два малюсеньких кусочка.
Фёдор поставил передо мной миску, чтобы, как он сказал, я не клянчила еду у гостей. Я понюхала сухой корм, встала на задние лапы и коротким «Ву-у!» вырастила свой протест. Хоть в выходные можно дать мне куриную косточку или кусок свинины! Но мой протест, конечно, остался без внимания.
Гость спросил, умеем ли мы прыгать через обруч и делать другие трюки. Но мы же терапевтические собаки, а не цирковые. Жалко, что я не могу объяснить ему на его языке, что трюки — это то, что доставляет вам смех несколько минут, потом вы пару раз с изумлением рассказываете другим, что видели, и забываете об этом. А если я сяду к вам на колени и дам обнять себя, и мы будем сидеть вот так молча, это невероятное ощущение вы долго не забудете. Что-то внутри вас точно поменяется.
Почему я решила поделиться своим дневником с вами? Чтобы вы узнали о моём доме и очень важном деле, которым мы занимаемся. В «Кентавре» живут лошади, собаки, кошки и черепашка. У нас у всех была своя печальная история. Когда-то люди помогли нам, а теперь мы помогаем им. Мы меняем образ мыслей, душевное состояние людей и отношение их к самим себе.
Вы тоже можете участвовать в этом важном деле: например, можете взять нас к себе домой. Но это должен быть очень хороший дом, чтобы нам не очень грустно было отсюда уезжать. Можете волонтёрить, помогая в заботе о нас, пятидесяти трёх животных, живущих здесь. Или можете стать нашими спонсорами, разделив затраты на наше питание, уход, тренировку и медицинское обслуживание.
И тогда больше людей смогут воспользоваться услугами докторов, у которых нет белых халатов, но зато есть четыре лапы и хвост. Они не умеют делать уколы, назначать правильные таблетки и резать скальпелем, но у них есть свои методы лечения, порой помогающие лучше, чем традиционная медицина.
Имена некоторых персонажей изменены
Создание этой статьи было поддержано программой развития гражданского общества Армении НКО NESEHNUTÍ (Программа TRANSITION МИД Чехии)
Станьте Патроном
Мы создаём сообщество неравнодушных, свободных и непредвзятых людей. Если вы хотите поддержать нашу работу по разбору глубоких социальных проблем при помощи личных историй простых людей, самый лучший способ это сделать — стать нашим Патроном.
Текст закончен, история продолжается
Наша миссия — способствовать изменениям в обществе, ломая табу и свободно обсуждая такие важные темы, как насилие, бедность, дискриминация, родительская и врачебная этика — и так далее.
Рассказанные здесь истории всегда будут оставаться честными и непредвзятыми — в том числе благодаря нашим Патронам. Вы тоже можете присоединиться, нажав на кнопку и выбрав размер поддержки.
Каждая подписка, начиная от 2 долларов ежемесячно, поможет авторам создавать новые материалы. Спасибо!