Бима нет
Полдень. Жара. Лето. Выпускаем из вольеров собак, не надеясь, что кто-то захочет выйти в такой зной. Бим выбегает сразу, мчится к сетчатой ограде, поднимает ногу и начинает писать, сосредоточенно вглядываясь вдаль. Это первое, что он делает, как только выходит. Потом бежит обратно к нам — помесь волка, лани и гепарда, как кто-то однажды заметил — трётся своей изящной, бело-чёрной мордочкой об ноги, требуя ласки и получая ее сполна. Разве можно отказать этому лохматому чуду?
21.30 вечера. Бим отказывается от еды. Ходит вяло и потерянно, будто не понимая, куда и зачем, поднимает ногу, но писать не получается. Что-то в поведении Бимка, который никогда не болеет и не теряет аппетита, настолько непривычно и страшно, что мы быстро кладем его в машину и, фиксируемые всеми скоростными камерами на пути, мчимся в ветеринарную клинику.
В два часа ночи Бимка не стало. Вскрытие показало: крысиный яд.
Мы ехали обратно с телом Бима на заднем сидении. Не плакали, не говорили. Казалось, это было очень давно и неправда, хотя прошел всего час. Казалось, это другие люди застыли у монитора УЗИ и смотрели, как гематома в брюшной полости вырастала на глазах, и ничто не могло остановить этот процесс. Другие люди задыхались вместе с Бимом. Другие люди машинально считали открытые ампулы «Викасола», бросаемые в мусорную корзину двумя нашими ветеринарами, падавшими с ног от усталости после напряжённого рабочего дня — они давно должны были быть дома. В корзину летела одна ампула за другой, но кровь всё не сворачивалась. Собака нашего ветеринара, кровь которой перелили в теряющиеся вены Бимка, попыталась улизнуть на свежий воздух, пока все заняты. У Бимка дважды от гипоксии отключился мозг. На третий раз он уже не вернулся. В доверчивых глазах навсегда застыло удивление.
Вечером каждого дня я твёрдо решаю встать утром перед зеркалом и сказать себе: Бима нет. И повторять до тех пор, пока не осознаю случившееся. Распадусь на мелкие части, соберусь — какая-то частичка никогда не соберётся обратно — проживу и отпущу. Но пока не получается. Страшно.
«Потом подумаю об этом»,— шепчет внутренний голос. А пока — по обыкновению сыплю корм и в его миску, несу к вольеру. Останавливаюсь на полпути. Глотаю воздух, запихиваю обратно слезы. Сейчас не время. Если начать, уже не остановиться. Отвожу взгляд от пустого вольера. Надо поселить туда другую собаку.
Недавно увлечённо рассказывала гостям удивительные истории спасения наших собак. Вдруг остановилась. Осознала, что уже никогда, никогда не будет истории: а это Бим: его вытащили с того света с помощью пятидесятилетнего коньяка.
Волшебство и антисанитария
Мы приехали в деревню с необычным названием Уши 10 лет назад. Создали центр терапии с помощью животных «Кентавр» — первый и единственный в Армении, где живут лошади, собаки, кошки и черепашка. Животные, все когда-то спасенные с улицы или от жестоких хозяев, обучаются для терапии с детьми и взрослыми с физическими и умственными проблемами.
Мы также пристраиваем бездомных собак и кошек, и даже лошадей. «Кентавр» — особенный мир, где люди и животные учатся взаимодействовать друг с другом и помогать друг другу. К нам приезжают дети со всей Армении: их привозят родители, в том числе по рекомендации медицинских учреждений. Но так было не всегда. Идею задействования животных в терапии с детьми нам пришлось проталкивать долго и упорно, как среди родителей, так и среди медиков. Лошадь — опасное животное, собака — грязное, и «вы разводите антисанитарию».
В Армении отношение к животным все еще потребительское, особенно в сёлах. Когда мы только приехали в Уши, то на одном из пустырей обнаружили огромную яму, куда сбрасывали новорожденных щенят. Только девочек, мальчики быстро находили хозяев. Яму мы закрыли, долго проводили воспитательные беседы с местными, придумали и рассказали про «проклятие собаки», которое распространится на весь их род. Помогло. Народ в деревне падкий на проклятия. Теперь они тайком оставляют новорожденных щенят в коробках под стеной нашей конюшни.
С местными у нас отношения разные. Бывает, случаются «деревенские» конфликты из-за лошади, которая отвяжется с пастбища и забредёт на чужую землю или собаки, которая залает на прохожего и напугает его. Наши собаки воспитанные и дружелюбные, но очень любят всем скопом бежать к человеку и истошно лаять, оглядываясь и проверяя: заметили хозяева, что их псы не даром свой хлеб едят?
Многие не верят, когда мы, стараясь перекричать диссонансный лай, вопим — не кусают! — и, размахивая палкой, орут в ответ: «Собака остается собакой! Когда-нибудь да укусит». В такие моменты они вспоминают, что мы — «городские чужаки, захватившие их земли и не дающие им ни пройти, ни спать по ночам». Иногда жалуются в сельский муниципалитет. Но конфликт дальше этого, как правило, не заходит: мы специально выбрали место далеко от жилых домов, чтобы собаки и люди не мешали друг другу.
Полтора года назад четыре кентаврских собаки отравились крысиным ядом.
Двух не удалось спасти.
Тогда мы обратились в полицию. Пришел участковый и долго пытался понять, зачем. Предположил, что собаки были породистые и дорогие. Получив отрицательный ответ, предложил в этот раз не писать заявление, а в будущем, если будут другие (видимо, более понятные ему) проблемы, звонить сразу на его личный номер, «как сестра брату». Я не очень вежливо отказалась от новоявленного родственника и настояла на принятии заявления. Полиция закрыла дело через две недели «за неимением улик и мотива преступления». «Хорошие парни» в деревне возмутились нашему выбору решения проблемы и за глаза стали называть стукачами.
Глава сельской администрации выразил сочувствие и посоветовал построить забор: сельчане рассыпают крысиный яд на своих полях, чтобы уберечь деревья от полевых мышей, а у нас территория не огорожена — вот собаки и съели отраву. Мысль, что кто-то мог нарочно обречь собаку на такую мучительную смерть, была настолько страшна, что мы, наверное, предпочли поверить в случайность.
Год спустя на средства наших друзей и с помощью волонтёров мы закрыли территорию для собак. Бим съел крысиный яд, не выходя из закрытого участка.
Розовая смерть
Бродифакум С выдается деревенским жителям муниципалитетом. Устно предупреждается не рассыпать вблизи жилых помещений и не хранить дома. Яд кладется самими жителями без соблюдения правил безопасности и без предупреждающих табличек.
Привлекательные как для домашних животных, так и для детей розовые или голубые гранулы рассыпаются в подъездах и подземных переходах Еревана и других городов.
У крыс уникальная генная память. Говорят, потомство не будет употреблять отраву, от которой уже умирали предшественники, даже если оно эту отраву никогда не видело. Задачей Бродифакума является не отравление, а воздействие на способность крови к свёртыванию.
Крысы никогда не набрасываются на новую еду все вместе. Сначала ест одна крыса, остальные некоторое время ждут. Если с крысой все в порядке, значит, еду можно есть. Первые симптомы от отравления Бродифакумом — вялость, удушье, мелкие и крупные кровотечения — появляются через несколько дней после приема. Поэтому остальные крысы не связывают гибель сородича с приемом пищи.
Симптомов отравления явно не наблюдается также у собаки — самого чувствительного к Бродифакуму животного — если она съела приманку. До самого конца, когда может быть поздно что-либо сделать.
Крысиные яды совершенствуются с каждым годом, но крыс меньше не становится. Ереван, да и вся Армения с её богатыми залежами мусора — отличное место для беззаботного проживания грызунов.
Ситуацию вкупе со своевременным вывозом мусора могли бы спасти кошки, но армяне их традиционно не любят. В Уши зачастую выбирают разбрасывать розовые гранулы в собственных коровниках — где их, случается, подбирают телята и умирают — но не держать кота.
Конакион
Еще два года назад я наткнулась на российский форум, в котором обсуждалось единственное противоядие крысиному яду — Витамин К1, промышленное название — Конакион, он же Фитоменадион. Бродифакум препятствует образованию Витамина К1, отвечающего за свёртываемость крови. Яд вызывает у животного сильное кровотечение, от которого оно и умирает.
Конакион есть и человеческий, и ветеринарный. Форумчане обсуждали дороговизну и труднодоступность человеческого препарата и невозможность приобретения ветеринарного в России. Тогда я обзвонила несколько крупных аптечных сетей в Армении. Витамина К1 там не обнаружилось.
Почему мы не запаслись конакионом, который, может быть, сейчас спас бы жизнь Бимка? Почему не продолжили поиски в больницах? Не заказали из Франции, где он и производится? Не распространяли информацию о его существовании среди владельцев животных?
Возможно потому, что у нас был период опущенных рук. Одной из собак, которых не удалось спасти от яда, был Муму. Муму был не просто собакой, а оплотом. Он появился в Уши до нас, прожил в Кентавре 8 лет, и многие называли его нашим символом. Есть люди и животные, которые, кажется, будут всегда. И когда их не становится, земля уходит из-под ног.
Потом с головой погружаешься в ежедневные проблемы приюта, в котором постоянно живет более 40 животных, а десятки в год поступают, лечатся, обучаются и пристраиваются. Одних животных нужно спасать от гибели — конечно, посреди ночи и далеко; у других заканчивается корм или сено — нужно достать денег; третьим уколы, таблетки и сыворотки.
Конакион потерялся в этом броуновском движении.
После Бимка мы снова стали обзванивать аптеки и спрашивать, есть ли у них Витамин К1.
— Нет и никогда не было.
— Может, Б1?
— Разве бывает такой витамин?
В одной из клиник мы догадались изменить поисковый запрос и спросили про конакион:
«Секунду, посмотрю в компьютере… Да, есть. В ампулах, одна упаковка»
Конакион может спасти жизнь животного или человека, отравившегося любым из ядов-антикоагулянтов. В лихорадочном состоянии — когда любимое существо умирает на столе в клинике — мало кто сможет вспомнить, что у единственного антидота есть и другие названия. Спасение будет под носом, но животное может умереть из-за простого незнания аптечного сотрудника. Обзвонив остальные аптеки, мы обнаружили еще несколько упаковок. Несколько месяцев спустя для другой, не нашей собаки мы не смогли найти конакион совсем — он снова отсутствовал на складе.
О наличии витамина в продаже знают и не все ветеринары. Лишь один из нескольких опрошенных ереванских ветеринаров закупал и использовал препарат.
Временным решением для нас стала закупка Витамина К в таблетках через онлайн-сервис.
Между тем, наличие лекарства не гарантирует того, что каждый сможет его себе позволить. Больное животное может нуждаться в регулярном приеме антидота вплоть до месяца, в зависимости от тяжести отравления. Одна упаковка стоит от 6500 драм (900 р.). При лечении отравившегося животного один только конакион обойдется примерно в 30 000 драм (4000 р.) в день, в зависимости от веса.
Крысиный яд раздается бесплатно.
Двести долларов
Через несколько дней после подачи заявления к нам пришёл следователь. Молодой, энергичный, улыбчивый. Он крутил ручку в руках, долго просил прощения, но протокол есть протокол: он понимает, что собака для нас была бесценной, но… в нашей стране собака считается имуществом, и если мы и найдем того, кто отравил Бима, ему полагается лишь штраф за порчу имущества. Одним словом, во сколько бы я оценила собаку?
У ребёнка умерла мама. Ребёнок замкнулся в своем ужасе непонимания того, что произошло, не плакал, не говорил про нее. На лошадиную терапию его привели только потому, что всё остальное уже перепробовали. Мальчик садился на лошадь, после занятия спускался с нее и шёл к машине, не меняя безучастного выражения лица. «Хоть бы какую эмоцию. Любую»,— всхлипывала бабушка.
Однажды ребёнок спустился с лошади и пошел к машине. Бимок возвращался со своей любимой одиночной прогулки в полях. Подбежал к мальчику и, недолго думая, плюхнулся пушистой головой ему в ноги — погладиться. Для Бимка все руки на свете только затем и существовали, чтобы гладить его. Мальчик остановился и от неожиданности стал водить рукой по голове собаки. Бимок прижимался к мальчику всё плотнее. Вдруг ребёнок опустился на колени, обнял Бима и — заплакал. Громко, надрывно. Слёзы вперемешку с соплями падали на мордочку Бимка. Волчонок зажмурился и прижался еще теснее…
— Какой он был породы? — поспешил уйти от моего взгляда следователь.
— Кавказская овчарка.
— 200 долларов. Напишем 200 долларов? — почти умоляюще спросил он.
Меньше, чем через месяц энергичный следователь сник. Он не смог обнаружить ни подозреваемых, ни даже признаков умышленного убийства. Когда следователь заявил, что опросил множество людей, я задала вопрос: были ли среди опрошенных владельцы собак, тоже когда-либо погибших от яда? Связи следователь не нашел и здесь.
Между тем, в деревне живет много других собак, помимо кентаврских. Если наши отравления — случайность, значит, должны быть и другие случаи. Мы провели собственное расследование. Животных, погибших при похожих симптомах, мы найти не смогли. Выходит, только наши собаки «случайно» подхватывают яд.
Собак, убитых крысиным ядом, мы нашли в Ереване. Животные ели розовые гранулы, рассыпанные в подъездах, улицах и переулках, а также их травили соседи. Многие хозяева знали убийц лично, но в полицию не обращались. На наше предложение сделать это — ожидаемый отказ: люди уверены, что полиция бессильна, ведь закона о защите прав животных в Армении нет. И прав — нет.
Другая, еще более веская причина не заявлять в полицию — нежелание быть «стукачом». Лагерная культура, прочно внедрившаяся в повседневную жизнь, предписывает: переломай обидчику ноги, но в полицию — не иди.
Дело закрыто
На второй день после смерти Бима мы пытались найти лабораторию, в которой сделают экспертизу крови на наличие Бродифакума. Заключение о смерти от ветеринара у нас уже было. 2 литра крови из брюшной полости Бима в пластиковой бутылке стояло в холодильнике клиники.
Оказалось, что ни одна лаборатория не владела методикой выявления ядов-антикоагулянтов в организме. Слово «Бродифакум С» судмедэксперты впервые услышали от нас.
Еще в первый день в полиции нам пообещали как можно скорее найти нужную лабораторию, и до тех пор посоветовали хранить кровь в замороженном виде. Инспектор заверил, что и кровь, и обёртки от шпикачек, которые мы обнаружили на нашем собачьем дворе (полиция его так и не осмотрела), заберут, когда придет время.
Время сдачи крови и обёрток пришло через 11 дней. Следователь осмотрел бутылку, и с сожалением констатировал, что кровь, скорее всего, уже непригодна. «Кто же хранит кровь в морозильной камере», — с мягкой улыбкой посетовал он.
Результаты экспертизы крови пришли из лаборатории только через месяц, а обёрток — через полтора. Как и ожидалось, в лаборатории ничего не смогли найти. Аштаракская полиция закрыла дело, заверив в своей готовности открыть его при появлении каких бы то ни было улик.
Но борьба продолжается. Через боль, через тоскливую мысль, что Бима нет и не будет, а его убийца не наказан. Борьба за принятие закона о правах животных, в котором животное перестанет рассматриваться как частная собственность, а за жестокое обращение с ним будет предусматриваться уголовное наказание; за запрет на свободную продажу крысиного яда; за истребление тюремного менталитета у общества, в котором решать проблемы мордобоем единственно верное решение, а правовым путем — значит «стучать». Причем, последняя борьба — самая трудная.
