Винтики одной машины
Текст: Хасмик Хованнисян
Редактура: Фёдор Корниенко
Где-то гуляет человек, который одним завтраком изменил мир.
Не до сочувствия
Фёдор: В Китае люди массово гибнут от нового вируса.
Я: Какого ещё вируса?
Фёдор: Кто-то подцепил от летучей мыши.
Я: Вот и нечего есть всё, что движется. Ты покормил домашних собак?
Кажется, был январь. Было холодно. Я только что вошла в дом после несколькочасовой кормёжки, чистки и выгула собак — продрогшая, уставшая и злая. Хотелось только одного: уткнуться в лаптоп, тупо скролить по чужим фейсбучным и ютубовским страницам, зацепиться за что-то весёлое и забыться в нём.
Про вирус в Китае не хотелось знать. В мире то и дело появляются новые вирусы, от которых гибнут люди. Где-то в далёком и от этого кажущимся абстрактным мире. Чужие, незнакомые люди. Я им потом посочувствую. Сейчас чего-нибудь поесть и укрыться в лаптопе.
А пчела выжила
Второе марта. Фёдор печёт монастырские пряники. У него начался пост — строгий православный, без растительного масла. Пряники с мятой и мёдом. У меня кофе без молока и неделя сыроедения. Фёдор опять рассказывает про коронавирус, который уже везде.
Умер Улай. Я думаю про интервью польской журналистки Паулины Райтер с Мариной Абрамович — одно из моих любимых. Журналистка спрашивает Марину, почему в перформансе «Энергия покоя» наконечник стрелы, пока Улай держит натянутую тетиву, направлен в её сердце. Абрамович отвечает, что когда тот же вопрос другой журналист задал Улаю, тот ответил: «Это было и моё сердце».
Они оба, точнее вместе, были очень важными в разных моих становлениях. Смерть Улая осязаемая и грустная. Коронавирус всё ещё что-то далёкое. Коронавирус для меня — всего лишь форма энтерита, которая часто бывает у собак и переносится легче, чем, например, парвовирус. Наша Рамик три года назад вылечилась от него. Мне слегка досадно, что он овладел Фёдором и составляет существенную часть наших разговоров.
***
Фёдору удалили вену. Сделали операцию, подержали двадцать минут, накормили и отпустили домой. Мы спустились в город. Было тепло, пели птички, Фёдор элегантно опирался на трость. Навстречу шли люди в масках. Кто-то демонстративно отстранялся, проходя мимо, кто-то проходил, задевая локтем. Фёдор строго приказывал держать дистанцию, из-за чего на одном перекрёстке мы даже пропустили наш зелёный.
В банке все сотрудники носили маску и просили людей держать дистанцию. В воздухе появилось что-то чужое. Я ещё смеялась над предосторожностями и неправильно надетыми масками.
У бабушки на углу Маштоца и Московской купили нарциссы. Когда она клала остальные букеты обратно в ведро, я заметила двух трепыхающихся в воде насекомых — пчёлку и муху. Бросилась вытаскивать их. Муха, которая, видимо, попала в воду не так давно, стала отряхиваться и даже немного взлетать. Пчела тяжёло потащилась по асфальту.
— Нужно пчелу убрать с дороги, — решила бабуля и собралась перенести насекомое на земляную часть тротуара, где растут деревья.
— Подожди! — схватил её за руку мужик, который стоял с ней. — Так нельзя. Она испачкается в земле и не высохнет.
— Но с дороги-то её нужно убрать, затопчут ведь. Я положу её на листик, — сказала женщина.
Пошла, нашла самый большой лист, положила на него пчелу. Подвинула лист к земляной части с деревом. На протестующее движение мужчины строго сказала:
— Пчела — животное умное, она на листе переждёт, пока достаточно не высохнет, и только потом слезет на землю.
Славная бабушка. Жалко, Фёдор не даст обнять её.
***
Середина марта. В Италии повально умирают от коронавируса. В аэропорту Звартноц замеряют температуру прибывающих с помощью дистанционных тепловизоров и вяло отправляют в самоизоляцию.
Приехавшая из Милана женщина изолирует себя на большой помолвке сына. Через несколько дней выясняется, что она заражена. Начинаются поиски людей, с которыми она общалась. Это многочисленные гости с помолвки, салон, где ей сделали укладку, магазины, где она выбирала необходимое для помолвки.
Пока женщина лежала в больнице с пневмонией, в стране случилась настоящая истерика — и реальная, и виртуальная. Сеть сотрясали проклятия в её адрес и требования привлечь её к уголовной ответственности, её персона обросла мемами и злыми шутками, родственники нашли и избили одного шутника, чьё видео набрало бешеные просмотры.
Пассажиров миланского рейса отправили в изоляцию в пятизвёздочный отель в Цахкадзоре. В сети появились видео с обслуживающим их персоналом с неправильно надетыми масками и защитными очками, натянутыми на лоб.
К нам приехал коваль — расчищать копыта лошадям. Я в маске чищу Сальму, непрестанно чихаю — у меня аллергия на лошадиную шерсть — и тайно завидую элитарным изолянтам.
Я проснулась
Премьер перестал разъезжать по стране, приостановив агитационную кампанию к референдуму по конституционным изменениям. Его знаменитое «Чья собака коронавирус, чтобы пугать нас» уже вызывало не одобрительные аплодисменты, а злобу. Министр здравоохранения перестал называть корону «вирусом не опаснее гриппа» и начал учить страну правильно мыть руки.
В супермаркетах люди сметают с прилавков туалетную бумагу, макароны и хлеб. Сохранившие адекватность призывают успокоиться и оставить туалетную бумагу в покое — корона вызывает диарею лишь в 5% случаев. Почему-то исчез главный ингредиент наших монастырских пряников — ржаная мука. Я с удовлетворением отмечаю, что моя основная еда — овощи и фрукты — остаётся почти нетронутой.
Наш поставщик сухого корма для собак позвонил и предупредил, что люди скупают корм и склад может опустеть. Нам пришлось сделать то же самое. Из хорошего: больше месяца не будем думать про собачью еду.
***
Я пытаюсь работать над статьёй, но всеобщее волнение захватило меня. Закрываются школы, общепиты, культурные заведения. Мне досадно, что детские дома закрылись на карантин, и мы приостановили собачью терапию. И что не можем начать строительство новых вольеров. Ещё страшно за людей, которые остались без работы.
Оправдываю прокрастинацию тем, что ищу проверенную информацию, чтобы понять степень опасности. На самом деле часами листаю фейсбучную ленту.
Ещё недавно мечтала о такой неделе, когда не нужно думать про корм, не нужно ходить на терапию, можно закрыться на неделю в Уши, заняться лошадьми, подольше гулять с собаками, закончить статью.
Сейчас эта неделя у меня есть. Даже больше. Но осознание того, что не по моему выбору, и тревожность в воздухе давят. Гулять не хочется, писать тоже. Ничего не хочется. Только скролить ленту и выхватывать редкие обнадёживающие новости.
***
Отвезла маме сибех, зелень, по каждомартовской традиции собранную для неё Кюбар — единственной курдской женщиной в Уши. По телефону строго потребовала выйти в подъезд и держать дистанцию. Не видела маму неделю.
Стояли друг против друга на расстоянии двух метров. Поговорили минут пять. Говорила главным образом я. Запугивала и требовала, чтобы она строго соблюдала изоляцию. Ужаснулась тому, что брат (военный) каждый день ходит на работу, и что в доме нет алкогеля. Мама старалась сдерживать улыбку, а я злилась, что она относится ко всему несерьёзно. Как Фёдор злился на меня всего неделю назад. Кажется, несколько лет прошло. Ощущение, что мы все каким-то образом попали в другое измерение. Как в «Челленджере» — австралийском сериале моего детства.
Маленький племянник норовил открыть входную дверь и выбежать к тёте, но мама не пустила.
В прошлую жизнь хочу. Посидеть у мамы на диване с чашкой бергамотового чая, поцеловать при встрече и на прощание. Потискать полуторагодовалого племянника. Ловить его по всему дому. Спрятаться в самом тёмном месте и ждать, чтобы вскрикнуть, когда он осторожно подойдёт. В очередной раз удивиться его реакции — пугается вскрика, вздрагивает, замирает на секунду и разражается хохотом. И убегает, по всему дому разнося свой звенящий хохот. Никогда не видела детей, которые бы так любили пугаться.
Его вообще всё радует. Ходит себе и улыбается. Пришёл новый человек — радуется. Поставили мультик — радуется. Сломалось что-то, упал кто-то, новую посуду достали, телефон зазвонил… всё его радует. Очень ему нравится жизнь, в которую он попал.
Я открываю Воннегута
Я — сильная, самодостаточная женщина с феминистическими «понятиями» не могу самостоятельно справиться с малюсенькой, но очень мешающей жить кутикулой. Я полностью завишу от маникюрщицы.
Выгрызаю кутикулы. Со страхом думаю о дне, когда придётся самой взять в руки пилку. Никаких ножниц. Три года назад клятвенно пообещала маникюрщице.
***
Купила новый крем для рук. Жирный. Кожа трескается от алкогеля. Но Фёдор неумолим. Прыскает мне на руки каждый раз на выходе из магазина и от ветеринара — единственные места, куда мы ещё ходим — на входе в машину.
Дома каждые полчаса заставляет мыть руки. Хотя мы с ним дома одни. И к нам никто не ходит.
Терпеть не могу мыть руки. Всю жизнь сачковала. Ненавижу, когда вода касается лишь одной части моего тела. Такая фобия. Может, ей уже и название придумали.
Но сейчас послушно подчиняюсь. Беру маленький кусок нежно-зелёного цвета с нежностью. Что-то в этом мире сильнее коронавируса.
***
Ввели режим чрезвычайного положения с комендантом, всё, как положено. Ограничений и запретов уйма. В частности запрещаются собрания более двадцати человек, массовые мероприятия, отпуски солдат, посылки и свидания в армии, тюрьмах. Ещё больше заведений закрылось, ещё больше людей вынуждены оставить работу.
Тревожность усиливается. Запрещаю себе Фейсбук. Ночью не могу заснуть. В полдень кое-как поднимаюсь с кровати, с чашкой кофе плетусь к лаптопу и зависаю в ютубе. Все пятьдесят три животных остались на Фёдоре. Он пишет грант, редактирует статью, кормит и поит их всех. Моя депрессия в нашей маленькой семье — причина уважительная. Всё равно её ничем не пробить, пока сама не уйдёт.
***
Перечитываю «Колыбель для кошки» Воннегута. Коронавирус вполне себе смахивает на лёд-девять. Тоже уничтожает мир. Наш прошлый — такой несовершенный и, оказывается, такой прекрасный мир.
Курт Воннегут — мой самый-самый. Я плакала, когда он умер. «Колыбель для кошки» — самое любимое из его произведений, где он выдумал новую религию, «библию» от Боконона и очень интересный конец света. Если бы для всех людей было обязательно иметь религию, я бы выбрала быть боконистом.
«Четырнадцатый том Сочинений Боконона озаглавлен так: “Может ли разумный человек, учитывая опыт прошедших веков, питать хоть малейшую надежду на светлое будущее человечества?”
Прочесть Четырнадцатый том недолго. Он состоит всего из одного слова и точки: “Нет.”».
Всё как обычно
Двадцать пять минут ноги, пятнадцать минут пресс, пять минут бёрпи. Мышцы болят до изнеможения. Ещё бы, неделю не делала воркаут — не видела смысла наращивать мышцы, когда мир летит к чертям. В любимой Италии погибает несколько сотен человек в день.
Посмотрела в зеркало. Сделала «Рэмбо». Так мы говорили в детстве, когда напрягали мышцы рук и плеч. Нужно снизить нагрузку на руки — слишком мускулистые. Это — главная задача. Завтра будет только кардио. Сорок пять минут.
Это очень важно — подводить себя к зеркалу и озабоченно смотреть на мышцы рук. Выловить проблему, которая была важна в той, нормальной жизни. Каждое утро начинать так, как в той, нормальной жизни. Чтобы не сойти с ума от настоящей.
***
Продолжаем не выходить из дома и никого не принимать. Мы-то с нашим иммунитетом легко отделаемся, уверены мы. Но заразу разносить будем.
Только в банк съездить в последний раз, завершить обязательную бумажную волокиту и всё.
Сели в машину, проехали чуть-чуть и увидели пса-призрака. Один глаз синий-пресиний от глаукомы, другой — лопнувший, вываленный наружу. Из-под всклокоченной, но блестящей шерсти кости торчат.
Я: Нужно его поймать. По-моему, он не видит.
Фёдор: Нам нужно сделать бумаги сегодня. Мы не можем опоздать.
Я: Не опоздаем! За минуту поймаем его, смотри, какой ласковый, сам пришёл к нам за помощью.
Ловили мы его часа два. Тощий слепой пёс резво убегал от двух сильных зрячих людей. Если удавалось загнать его в тупик, скалил зубы и набрасывался. Через два порванных поводка и одну лошадиную корду, мой ужас от грязи на любимых ботинках (уже несколько дней шёл дождь), мою базарную ругань и пугающее молчание Фёдора беглец был пойман и водворён в клетку.
***
«Мы его завезём быстро в клинику, оставим там, поедем в банк, и всё успеем», — вслух рассуждала я на трассе. Нехороший звук под машиной ворвался в планы очень внезапно. Пришвартовались к обочине, нагнулись под машину: под ней беспомощно барахталась левая передняя полуось.
Из хорошего: приводной вал завершил свой земной путь на спуске, в двухстах метрах от автобоксов. Толкать машину Фёдор в отличие от ловли собак любит.
Механик быстро оценил ситуацию, сказал, чтобы оставили машину, он всё сделает, и запчасти сам достанет.
Уговорили таксиста, который только выехал из мойки, отвезти клетку с собакой и нас к ветеринару. Всю дорогу таксист делился своими гомофобными и анти-феминистическими взглядами и мрачным видением будущего страны. Мы молчали и прикидывали, сколько времени у него в машине ещё останется выразительный запах нашей лошадиной корды, и что клетка-то была чистая, но вот дно, которое мы поставили на грязную после дождя землю…
Таксист взял две тысячи драм, всего на четыреста драм больше нормы. А мог бы и все пять тысяч — ехали без счётчика, о цене заранее не договорились.
***
Поздно вечером, закончив с банком и забрав машину, возвращаемся к ветеринару. Засыпаем на ходу. Псу нужно оперировать глаза, он не видит и не будет, ещё у него венерическая саркома, он рычит и бросается, с ним нужно много возни и времени, которого у нас нет, так что по всем параметрам лучше его усыпить, говорит ветеринар.
Я всё это перевожу Фёдору и начинаю плакать. Никто и не думает утешать меня. Все знают, что я плачу всегда, когда собираюсь совершить великую глупость — пёс будет жить.
Жить на вершине горы хорошо
Карантин. Выходить можно только с заполненной бумажкой и паспортом и по строгой необходимости. Во всех остальных случаях рекомендуется сидеть дома. В Армении выявляется по пятьдесят случаев в день, а то и больше.
У меня есть поля. Бесконечные. В которые я могу выходить гулять, когда захочу. Многие люди заперты в своих квартирах. Многие — по девять в одной комнате. Супруги, которые до этого момента не развелись только потому, что имели отдушину в виде работы, маникюрщицы, пива в пабе с друзьями, кафе с подругами; жёны с избивающими их мужьями, которые потеряли работу и стали ещё злее; невестки, которые задерживались на работе допоздна, чтобы поменьше видеть изводивших их за бесплодие свекровей; мужики, изворачивающиеся в попытках пронести через бдительное око жены весточку любовнице, которая в телефоне записана, как «хАдавик Сэрго»; мужики за игрой в шарики на самом деле размышляющие о том, как выкрутиться за коммуналки и еду в следующем месяце; дети, которые требуют развлекать их вместо школ, детсадов, двора, друзей. Все они заперты в маленькие квадраты квартир.
***
Попробовала написать хайку.
***
Аслан бульдозером мчится по полям, скупыми струйками мочи приватизируя каждый камень, каждый кустик. На диван, живописно раскинувшийся в яблоневом саду, уходит особенно много времени — нужно описать его с трёх сторон. Сиденье по непонятным причинам, может, из уважения к хозяевам яблонь — никогда.
В соседнем саду Аслан подбегает к дереву, останавливается, долго-долго думает и принимает то же решение, как во все прошлые разы — пописать. На калоши хозяина, аккуратно сложенные на толстом суку.
— Аслааан, — вяло одёргиваю я.
Вяло, потому что хозяин сада — очень многолетний дядя Сурик — обзывал меня шлюхой два раза только при мне и неcчётное число раз за спиной. Будем считать, что квиты, дядя Сурик.
А шлюхой, потому что так старейшины деревни называют всех, кто живёт непонятной им жизнью или делает непонятные им вещи. Покрасил волосы — шлюха, держишь сорок собак — шлюха.
Никита бежит вперёд, носом в землю, как ищейка. Растаявший снег обнажил листья, упавшие ещё в прошлом году. Ветер местами смёл листья в маленькие, мягкие циновки. Никита находит их, театрально бросает себя на коврик и начинает кувыркаться, вычихивая направо и налево пыль, которую сама же и подняла.
Текила тут же подбегает к ней и начинает лаять. Так она реагирует на любое неожиданное явление или слишком затянувшийся процесс. «Дела, дела, дела», — вместо лая шептала бы она, если бы была боконистом.
У собак всё, как прежде. Бегают, радуются жизни. И я радуюсь. Вдыхаю чистый, какой-то торжествующий воздух полей полной грудью. Впервые за те полтора месяца, что прошли со смерти Бассита. Скучаю по его большой морде сильно-сильно. Иду в облеплённых грязью калошах, улыбаюсь и плачу. Как-то светло плачу.
Прокрастинация. Вторая волна
Утром позвонили из региональной администрации Арагацотна.
— Вы записывались в волонтёры по доставке продуктов пожилым и людям с инвалидностью?
— Да, — полусонно отвечаю я. Разбудили.
— Есть работа. Обзванивать людей с инвалидностью, чтобы узнать — живут ли они ещё по тем же адресам, которые у нас есть, и живы ли они? Телефоны многих мы вообще не имеем.
— А как их собираетесь найти?
— Да кому-нибудь, проживающему на той же улице позвоним, спросим. Город — маленький, все друг друга знают. Вы ведь в Аштараке живёте?
— Нет, в Уши.
— Ааа. Тогда это не для вас. Нужен, кто-то, кто знал бы людей в городе. Вы на машине, да? Тогда уточним, позвоним вам. Водители тогда будут нужны.
Женщина отключается, я окончательно просыпаюсь. Ничего себе. Уточнять, живы ли они? Хорошо, повод подвернулся.
***
Опять сорвалась. Часами зависаю в Фейсбук. Мне просто посмотреть, заискивающе говорю я себе. Надо же новости узнавать. И окунаюсь в конвейерную ленту бессмысленных обвинений, ненависти, несогласий всех со всеми, экспертные мнения вчерашних политологов — сегодняшних вирусологов, мемов, свежих анекдотов, критику надомного обучения, которое многим детям недоступно ввиду отсутствия дома интернета, жалобу на присутствие в доме детей и их количество, недовольство карантином, недовольство слишком большим количеством людей на улице.
У людей, которые раньше ставили лайки и дислайки и скролили ленту дальше, появилось время и на длинные комментарии. Я тоже под каждым вторым постом ставлю своё ценное мнение, по-бокононски, гранфолоню.
***
Делаю сэлфи. Много. С разными выражениями лица. Очень терапевтично. Утром много танцевала. Совокупность языческих движений называлась «Танец смерти Обнажённой махи» («Обнажённая маха» полотно Ф. Гойи). Не знаю, не спрашивайте. Душа, она такая, как хочет, так себя и ощущает.
***
Голова гудит, панические атаки, с которыми я вроде как справилась, возвращаются. Уже несколько дней льёт, не переставая, в ушах постоянный шум дождя — у нас ещё тонкая крыша.
Ночью не получается спать, и я опять тянусь к лаптопу. Слова и картинки, запощенные людьми, выстраиваются перед глазами ультра-яркими кусками калейдоскопа, мозг лихорадит, но я с каким-то мазохистским удовольствием продолжаю крутить калейдоскоп с ненужной информацией.
Я ненавижу, когда темнеет. Я чувствую себя отрезанной от мира и беспомощной. Сеть даёт ощущение бытности с людьми и безопасности.
Конец света
Я засыпаю под утро и вижу сон. Мы с Фёдором медленно ходим по лондонской улице, держась за руки. По обе стороны улицы двухэтажные дома с ярко-красными черепичными крышами. Вдруг начинается какое-то волнение, мы останавливаемся и поворачиваемся к домам на левой стороне улицы. И все люди останавливаются и поворачиваются. В воздухе возникает напряжение: когда понимаешь, что что-то случится, но пока неясно — что. «За минуту до».
И тут из-за домов поднимается огромная волна и несётся на нас. «Что делает морская волна среди домов?», — успеваю подумать я. И вдруг за те две-три секунды, что волна приближается к нам, внутри и вокруг наступает тишина, и я всё понимаю. Что это конец света. Что через миг ничего-ничего уже не будет. И в этой тишине возникает огромный, никогда ранее не испытываемый ужас от того, что я не хочу умирать сейчас. Я не готова, мне нужно время, чтобы подготовить себя, закончить важные дела, увидеть всех людей, которых я хочу увидеть.
«Это сон, проснись», — говорю я себе два раза. И понимаю, что это не сон, что какое-то притяжение несёт нас навстречу наступающей волне, в конец этой и, может быть, начало другой жизни. И что я боюсь, смертельно боюсь этой неизвестности, и мне нужно крепко-крепко держать руку Фёдора, чтобы и в той жизни быть вместе.
Но я не могу удержать и отпускаю его руку ровно в ту секунду, когда волна выхватывает его. Моя рука тоже погружается в пучину и… я просыпаюсь.
***
За завтраком я рассказываю Фёдору свой сон. Меня ещё трясёт.
Я: Не знаю, как тебе описать эту атмосферу. Свои чувства. Это ни на что, ранее испытываемое мной, не похоже. Это, правда, был конец.
Фёдор: Понимаю.
Я: Нет, ты не можешь понять. Говорю же, такое невозможно чувствовать.
Фёдор: Когда я был ещё в средней школе, на Сахалине, мне приснилось, что мы гуляли с моим псом Дружком — почему-то ночью. Мы увидели ураган, такую спираль жестокого ветра, уходящую высоко в небо. Он был наполнен молниями, так что выделялся на фоне ночного неба, светился, как нить накаливания в лампочке. Очень быстро он поглотил нас вдвоём, и нас унесло вверх, в гремящее небо, и всё исчезло — я впервые почувствовал, что такое смерть. Нас не стало, но я успел это почувствовать.
Я: Да, да, такое пронзительное чувство, что это последняя секунда, когда мы ещё есть.
Фёдор: Другой подобный сон был уже здесь, в Кентавре. Он был “снят” весь линчевским длинным кадром. Половина планеты была погружена в потусторонний белый свет, половина — в тьму. Всем землянам было понятно, что она погибает. Приближалась«звезда смерти». Я не смотрел на неё прямо и не знал, где она, но она была очень близко и было ясно, что скоро она придёт — и тогда ничего не станет. Все эвакуировались на корабли и улетали в другую галактику. Я бегал от корабля к кораблю, помогая всем загрузиться, волонтёрил.
В какой-то момент я с облегчением вздохнул, провожая последний корабль, и стал улыбаться — пока не понял, что все корабли ушли, а я остался на Земле. Жуткое ощущение пустоты давно наполняло воздух, но тут мне стало совсем не по себе. Я понял, что это конец, нет никакой надежды.
Я стал ходить по домам, таким странным футуристическим лабораториям, как в “Марсианине”, хотя фильма я тогда не видел. В одном из зданий была женщина, хотя не знаю, как она там оказалась, ведь все ушли. Я стучал, она не открыла дверь.
Я пошёл в другой дом. Там был какой-то парень. Он открыл дверь, я вошёл, но внутри никого не оказалось.
Конца у этого сна не было, видимо, солнце взошло, и нужно было вставать чистить конюшню. Но ощущение конца, пустоты и такой безнадёжности, но не такой, что вызывает грусть или панику, а такой исполненной принятия, — это ощущение не покидало меня ещё много дней.
Жуткий страх и принятие — как по-разному мы отреагировали на одно и то же запредельное ощущение. Мне внезапно становится очень-очень хорошо.
За неимением психотерапевта
Я решила записать свои страхи. Выявить реальные из абстрактного общего беспокойства, посмотреть им в лицо, принять их.
Я боюсь, что:
- мир вокруг меня сойдёт с ума;
- после того, как этот ужас закончится, будет так же плохо, как в девяностых, когда не было ничего;
- я заболею, не буду знать об этом и заражу людей с более слабым иммунитетом;
- заболеет моя мама. Или тётя;
- больницы не смогут вместить всех больных;
- я или/и Фёдор серьёзно заболеем, нас возьмут в карантин, и наши животные умрут от голода;
- скупят все перчатки и придётся голыми руками раздавать собакам мясо;
- у людей закончатся деньги, когда отменят карантин, от нас будут отписываться спонсоры, и не на что будет купить еды собакам и лошадям;
- организации, помогающие людям с разными проблемами, прекратят своё существование из-за отсутствия денег, и те умрут.
На другом листе я записала, по чему сильно скучаю из прошлой каждодневной жизни:
- по маме;
- племяннику;
- терапии в приюте;
- двум друзьям, которые приезжали каждые выходные — общаться и помогать;
- обниманиям;
- интервью для статей.
Стало легче. Вернулось исчезнувшее было желание заниматься.
***
На косых мышцах пресса телефон взрывается музыкой из Шерлока. Страховой агент. Напоминает, что осталось два дня до окончания срока страховки машины и нужно продлить. Возвращаюсь к sixpack-у с удвоенной энергией. Кому-то ещё важна страховка. Всё не так плохо.
***
Беру маникюрные ножницы и стригу ногти. Некоторые обещания на войне не действуют. Выстригаю «под ноль», как я люблю. Как не делала уже три года. Наношу на ногти и кутикулы миндальное масло. Наслаждаюсь.
Чёрный чулок
У меня сломался лаптоп, вернее гнёздышко, в которое входит кабель. Аккумулятор держит две минуты всего.
Сначала мы засунули в гнёздышко зубочистку, чтобы держал кабель. Тот продержался недолго. Фёдор замотал кабель изолентой. Тоже не помогло. Тогда он сделал конструкцию из кабеля, крошечной USB-лампы и резинок для волос. Лаптоп стал работать. Только его уже нельзя было двигать с кровати, на которой он всё это собрал. Чтобы вдруг резинки не разошлись. Тогда рухнет единственный мой рабочий инструмент и средство виртуальной связи с внешним миром — ведь не найти сейчас человека, который починит лаптоп.
***
В четыре часа ночи у меня опять зрачки расширены, веки не закрываются, сна ни в одном глазу. Сегодня у нас у обоих тревожность. Мы рассказываем о ней друг другу — Фёдор как всегда кратко и ёмко, я — пространно и отвлекаясь.
Становится легче. Мы смеёмся и не можем остановиться.
Я: Попробуйте на мой Блэкберри поставьте отслеживающее геолокацию приложение.
Фёдор: Или на кнопочный телефон Кюбар. Когда он выходил, ещё первый советский спутник не вышел в небо.
Я: Интересно, я ржу, потому что это смешно или от нервов?
Фёдор: Может, ты просто истеричка? Может, поспим уже?
Я: Подожди! Сначала сделаем с тобой интервью. Итак, Фёдор, как же вы «починили» лаптоп?
Фёдор: Без ста грамм не разобрать. Я подумал: как я могу сделать так, чтобы кабель держался? Давление нужно было прикладывать идентичное, как если бы я рукой давил на кабель. И я взял привезённые из Америки какой-то женщиной резинки, абсолютно бессмысленные на волосах — сделанные в Китае, кстати — они тонкие, волосы не держат.
Я их взял, накрутил одну на провод петлёй, остальные как цепью соединил друг с другом и натянул сильно-сильно под днищем лаптопа. Вставил USB-фонарик в порт с противоположной стороны и закрепил на фонарике последнее звено резинки.
Таким образом создавалось давление, идущее вниз и влево, как если бы я своей рукой постоянно давил бы на кабель. Но это не работало до тех пор, пока случайно одна из половинок резинки не соскочила немножко в сторону и не стала давить в двух местах на кабеле. Получились как бы два пальца, нажимающие на кабель. И тогда он стал держать.
Я: Как лампочка Эдисона, эта… которая случайно… (кажется, я уже засыпаю).
Фёдор: Яблоко?
Я: Какое яблоко?
Фёдор: Которое на Ньютона случайно упало.
Я: Да нет же, нет. Не лампочка, не яблоко… пенициллин… вот, который случайно обнаружили. Представляешь, у меня мозг так был занят тревожностью, что мне только через несколько дней пришло в голову: а как же ты это сделал? Представляешь, если бы лаптоп не работал? И сервисы не работают. Я бы осталась без рабочего инструмента.
Фёдор: И без Фейсбука, ха-ха. Но теперь каждую ночь нам приходится справляться с побочными последствиями моего изобретения. Потому что USB-фонарик нельзя вытащить, не разорвав цепь, и он фигачит нам прямо в глаза. Поэтому мы закрываем его моим чёрным чулком. Откуда у меня чёрный чулок, об этом в следующей серии. Теперь спать.
Я: Так как следующая серия вряд ли будет, не будем томить слушателей. Вкратце: Фёдору удалили вену — большую, разузланную, разнузданную…
Фёдор: Разузлованную.
Я: Да, и он одевает эротичный чёрный чулок. Чулок — многофункциональный. Днём работает как абажур для вен, ночью как абажур для лампочки. Ещё, так как лаптоп нельзя двигать, уже не получается работать, положив его на колени и уставив себя подушками, как Шехерезада. Теперь мне приходится сидеть на пуфике без спинки весь день. А ночью сгибать ноги под себя, чтобы не задавить лаптоп или не столкнуть с кровати. Всё-всё, спим.
Подавить правильную женщину
Микки Мук сбежала. Выпустила её пописать. Микки пописала и очень долго делала вид, что ей ещё покакать бы, да вот незадача — очень кстати подвернулся запор. На секунду я отвлеклась на что-то, и она улизнула в поля. Ей нельзя после операции по удалению селезёнки с опухолью. Она ещё в колпаке. В котором ничего не видит и плохо слышит.
Побежала искать её. Мои верные Церберы — кошка Лотта и собака Кцан — тут же встали и двинулись за мной. Кцаник не может бегать, она и ходить уже плохо умеет из-за повреждённой спины.
Перешла на шаг. Церберы ходили за мной, строго держа социальную дистанцию в полтора метра. Кцан — потому, что брезгует всеми остальными четвероногими, а Лотта — потому, что боится всех остальных четвероногих.
За то время, пока я её искала, Микки вернулась домой. Фёдор вывел Фебуса, Сальму и Жеффу в манеж. Открыла было рот, чтобы заорать — грязь же, испачкаются, чистить придётся мне. Молча закрыла рот. Полюбовалась, как вдохновенно Фебус кувыркается в грязи. Единственный из всех наших лошадей, кто умеет делать полный кувырок на 180 градусов. Он хочет кувыркаться сейчас. Он хочет прожить именно этот момент. К чёрту грязь.
Закончили с животными, пошли домой. Фёдор достал и надел выходной свитер. Правильная женщина опять подскочила во мне. У нас с этим строго. Выходная одежда — та, в которой мы едем в Ереван. Оденешь её дома хоть на пять минут, будешь пахнуть, как лошадь. У нас все и всё пахнет лошадьми.
Одёрнула правильную женщину. Ему сейчас хочется носить этот свитер. Кажется, я начинаю действительно ценить момент и позволять всем быть в нём. Контролировать маленькие радости глупо, когда вся планета контролируется одним маленьким вирусом. В форме короны.
***
Цена на имбирь взлетела до небывалых высот: 12 000-17 000 драм за килограмм. Как хорошо, что не шпинат — «лучшее средство при коронавирусе». Имбирь я не люблю, шпинат могу есть тоннами. Погрустила за любителей имбиря. Порадовалась за имбирь — всегда так невзрачно лежал на прилавках, а тут взошла его звезда. Проснулся знаменитым.
Подумала про две огромные банки, которые мне недавно привезли из Америки. Я их разложила по маленьким баночкам и раздарила любителям. Бездарно профукала шанс стать миллионером.
Цветы из неблизкого прошлого
Забрали слепого пса из клиники. С пока что одним оперированным глазом. Есть шанс, маленький совсем, что другой глаз начнёт видеть. Нужно его хорошо кормить, чтобы выдержал химию от венерасаркомы, прыскать левомеколь в дыру на месте оперированного глаза и колоть антибиотик.
Выглядит это так. Слепыш, которого зовут Уголёк, начинает рычать, как только мы заходим к нему в денник, куда его поместили. Сажусь рядом на корточки, долго разговариваю с ним своим самым мягким голосом, рассказываю ему о том, что хотя все предпосылки имеются, но мы не будем его усыплять, что это его дом теперь, и он не должен бояться.
Протягиваю толстую рабочую рукавицу к голове. Рычит и набрасывается на рукавицу. Ткань, невзирая на опасность, грозящую ей, продолжает елозить по голове пса. Рукавицу незаметно заменяет рука. Уголёк через некоторое время перестаёт рычать и опускает голову.
Теперь его начинает гладить Фёдор. Затем берёт его за шкирку, таким же нежным голосом объясняя каждое своё действие. Я бинтом завязываю ему рот, впрыскиваю левомеколь в дыру на глазе и два мл антибиотика в бедро. Развязываем, даём ему отдохнуть и опять пристаём с глажкой. Каждый день. Два раза в день.
***
Первое апреля. Не хочется никого разыгрывать. Уже четвёртый год не хочется. Апрель — самый красивый и самый ужасный. Четыре года назад вот так же застыли в ужасе, когда началась война. Весь наш маленький мир парализовался и застыл.
«Может быть, вспоминая о войнах, мы должны были бы снять с себя одежду и выкраситься в синий цвет, встать на четвереньки и хрюкать, как свиньи. Несомненно, это больше соответствовало бы случаю, чем пышные речи, и реяние знамен, и пальба хорошо смазанных пушек». Определённо, мистер Воннегут.
***
Начала наконец весеннюю уборку спальни. Осторожно прошлась шлангом пылесоса по стенам и потолку. Старые, покинутые паутины засосала, новые, только строящиеся жилища оставила.
Сдвинула старинное трюмо, чтобы и за ним произвести разбор паучьих жилищ. У нас дома нет ни одной новой мебели. Все купленные по дешёвке или подаренные и реставрированные. Трюмо привезли от бабушки, которая жила одна. Семья раздала вещи после её смерти. Она была добрая и тихая бабушка. И светлая. Я специально долго уточняла. Зеркала — моё единственное суеверие. Ведь они сохраняют в себе информацию. Важно, чтобы хорошую.
Только я отошла за пылесосом, как послышался грохот. Огромное зеркало отвалилось от стенда и грохнулось на деревянные шкатулки, стоявшие на столешнице трюмо. Каким-то чудом зеркало даже не поцарапалось и не разбило ничего. К его обратной стороне прилипла открытка — ваза с цветами. Таких открыток было много в моём детстве, когда ещё было принято дарить друг другу открытки на день рождения.
На обратной стороне карточки Мелада и Виталик поздравляли самую любимую в мире тётю с днём рождения. Датировано 1976-ым годом. Меня ещё и в планах не было, но была жизнь, и в этой жизни любимой тёте подарили открытку с красными тюльпанами и белыми нежными цветами. Сорок пять лет назад. Следы моих пальцев легли на следы пальцев людей, одной из которых точно нет в живых.
Прикрепила открытку к стенду. Достала старые распечатанные фотографии, сделанные мной в разных жизнях, ноттингемовские открытки и добавила к карточке с цветами. Почувствовала себя подростком в комнате с постерами Продиджи. Подумала, что можно сделать полки из старых досок и убрать трюмо, которое скоро всё равно развалится вслед за зеркалом. Обрадовалась. У меня появился план. Планы — важная часть нормальной жизни.
Куросава, Иисус и рассвет
Я наконец-то сажусь за статью и решаю, что буду писать всю ночь. Статья про тюрьму. Во время многочасовых интервью пыталась представить себе, как это — быть запертым в одном помещении, быть заключённым в закрытый мир. У меня же клаустрофобия. Кажется, понемногу начинаю представлять.
***
Фёдор в гостиной смотрит «Сны» Куросавы. Иногда идём друг другу в гости. По очереди берём в свои «кабинеты» калорифер — единственный обогреватель в доме. Брикеты из прессованных опилок, которыми мы обогревали дом, месяц как закончились. Обмениваемся интернетовскими новостями, на которые прерываемся время от времени.
Я рассказываю про нашего министра экономики, который посоветовал вместо того, чтобы жаловаться на высокие цены на гречу и чечевицу, заменить их другими, доступными продуктами. Кто-то прокомментировал, что придумать им замену не смог, но вот имбирь можно заменить на топинамбур. А что, выглядят почти одинаково. Люди, которые умудряются шутить в любых обстоятельствах — истинные спасители мира.
Фёдор показывает ролик, где парня по имени Иисус задерживают на Патриках в Москве, во время прогулки с собакой. Тот матом заклинает их оставить его в покое или дать хотя бы собаку забрать, но ему заламывают руки и запихивают в машину. На тех же Патриарших рабочие работают на стройке. Без масок, без перчаток.
Собака возвращается домой, её забирают соседи. Собаку зовут Платон. Парня таскают целый день, придумывая, какую статью бы ему пришить. У каждой страны свои методы борьбы с коронавирусом. И методы использования его издержек по-максимуму. Россия сажает с утроенной силой. Не пуская адвокатов к заключённым и свидетелей на суды. Карантин.
***
Мы встречаем рассвет — туманный, полный ещё не выпавших дождевых капель, куросавский. В голове гул, как будто железная стена отделяет меня от меня глубоко внутренней. Но тревога исчезла. Ловлю себя на мысли, что мне нравится затишье, в которое погрузился мир. Слишком много бессмысленного бега было в нашей жизни. Паузы очень важны. Пора пить каппучино.
Юнг бы захлопал в ладоши
У меня сны всегда беспорядочные, яркие, с чётко выраженными запахами и звуками. Сейчас они какие-то наэлектризованные, с безумными цветами, но без запахов и шумов. Из разговоров только шёпот.
Во сне Микки Мук чего-то испугалась и убежала. Долго искала её. Наконец нашла на четвёртом этаже, на наружном балконе многоэтажки, где я выросла. На том самом, где двадцать два года назад на парапете сидел парень с нашего седьмого, свесив ноги вниз с наружной стороны, и грозился выброситься — от безответной любви.
Парня тогда вытащили с парапета. Через год мы стояли на том же балконе с мальчиком из соседнего дома и обсуждали только что вышедшую современную «Ромео и Джульетту». Перешли к самоубийствам и пустились в жаркий спор на тему: лишить себя жизни — признак слабости или сильной воли?
А в это время с седьмого этажа из окна своей спальни летел вниз отец того парня с несчастной любовью. Он был душевнобольным, его на следующий день должны были отправить в клинику на принудительное двухнедельное лечение, которого он боялся больше смерти.
Мы с мальчиком продолжали высказывать свои экспертные мнения, его сыновья смотрели телевизор, думая, что папа спит в комнате. Обнаружил его сосед, который, вернувшись с работы, заводил машину в гараж. Его крики мы услышали на балконе.
Все эти двадцать два года меня трясло даже от мысли об этом балконе. А если кто-то при мне подходил близко к парапету, да ещё и облокачивался на него, да ещё и смотрел вниз, у меня чуть истерика не начиналась.
На этом самом балконе я и нашла Микки Мук. Ей в горло вцепилась ужасно красивая кошка и душила её. Микки задыхалась, глаза вываливались из орбит. Я отцепила кошку и выбросила с четвёртого этажа. Кошка плюхнулась на спину, но встала, зло завизжала и убежала.
Микки отряхнулась, рубцы на её шее тут же зажили, и она подбежала ко мне. Я взяла её на руки и проснулась.
***
Через час ветеринар написал, что пришёл результат гистологии опухоли, которую удалили у Микки: лимфома.
Плакала долго. Успокоилась. Покопались в интернете. Посоветовались с ветеринаром. Решили, что химию не будем делать пока. Ей десять лет. Она прекрасно себя чувствует. И потом, я же отцепила кошку. Микки будет жить долго и счастливо.
***
Весь день думала про сон. Произошло что-то удивительное. Я сбросила кошку с четвёртого этажа, она упала на спину и выжила. Этот факт будто наложился на те, ужасные ассоциации с балконом, поймала себя на мысли, что целый день думаю про него и не трясёт. Кошка реабилитировала балкон.
Только почему Микки оказалась на четвёртом этаже? Почему кошка была подчёркнуто красива? Почему приземлилась не на лапы? Время у неё точно было.
Когда этот ужас закончится, буду ходить к психологу. Юнгианскому. Будем наслаждаться обсуждением моих снов.
Амбивалентность
Я надела мягкие широкие штаны и большую толстовку. Чувствую себя толстой и неспортивной. Потрогала мышцы пресса, бицепсы. Не помогло, всё равно неуютно. Удивительно, как образ, созданный с помощью одежды и аксессуаров, влияет на внутреннее ощущение себя. Переживаю этот образ, прислушиваюсь к его новым и новым проявлениям.
Выхожу к Фёдору, который смотрит анимэ в соседней комнате. Спросить, не толстая ли я. Он начинает увлечённо рассказывать про камеру, которую мы купим, как только будут деньги. Про её функции, хорошую цену, достоинства и малочисленные недостатки.
Фёдор быстро сыплет терминами, забывая ставить знаки препинания. Я чувствую себя очень глупой, а его — очень умным. Ловлю себя на мысли, что мне приятно, что он умнее меня. Пережиток моих немногочисленных «половых» стереотипов.
Три часа ночи. Разрезаю себе апельсин и уминаю за минуту.
***
Ложимся спать. У меня опять не получается. Забыла спросить, не толстая ли я.
Когда-то психолог посоветовала мне не пытаться заснуть силой, а использовать бессонницу для рефлексии. На ум приходит ситуация, которая не даёт покоя уже несколько дней.
В Уши живёт парень С. Он и его братья построили нам конюшню и дом, в котором мы живём. Когда мы строили, мне очень хотелось, чтобы всю работу делали местные и заработали денег. Очень трепетное отношение у меня к ним было. Я спросила братьев, справятся ли. Они обиженно сказали, что я просто не видела, какие работы они делали в далёком Якутске.
Когда начали строительство, стало ясно, что кроме как возводить стены, они больше ничего не умеют. Впрочем, стены тоже так себе. Уже через два года стало понятно, что нас свалит даже пятибальное землетрясение. Пару лет назад обрушилась стена денника через пять минут после того, как мы вывели оттуда лошадь.
Мы очень сильно переругались с братьями. Я их ненавидела, особенно С. за наглость, за нежелание принять свои ошибки и помочь их исправить. За ухмылку «подай в суд» — у нас не было никаких контрактов. Я перестала даже здороваться с ним.
***
Но тот же С. сразу примчался на помощь, когда Поиск лёг и не поднимался. Тогда я ещё не знала, что так умирают лошади. Мы обвязали Поиска верёвками, С. поднялся на стену и тянул верёвки, пока остальные пытались поднять его с земли.
С. боялся собак. С. боялся Поиска. Мучились мы долго и безуспешно. К вечеру Поиск умер.
С. собирался прийти минут на десять и оставил воду включённой — поливал огород. Огород затопило, и всё погибло. С. театрально попросил подать ему кофе на стену, он там переждёт, пока его мать орала на всю округу, обзывая его выражениями, многие из которых мне были незнакомы.
Я, как самая храбрая из всех, пошла просить у неё прощения и всё объяснить. Она выслушала причину, помолчала. Я предложила возместить ущерб. Она отказалась: сказала, что жизнь всегда важнее любых овощей и зелени.
Тогда мы ещё не планировали строительство и были в хороших отношениях.
Но в этом январе, когда умирал Шляхтич, Кюбар звонила соседям и просила прийти помочь. Все отказались: было холодно, было лень. Вдруг на пороге возник С. и просто спросил: что нужно делать? Он по-прежнему боялся собак.
Мы пытались поднять Шло, а я вспоминала, как мы искали пропавшую фоксхаунда Дору на машине С. и как сломали её, как мчали рано утром в клинику Кетти с сильным сотрясением мозга, отмечаясь всеми камерами, штрафы от которых он сам оплатил.
***
И теперь у меня сумбурно внутри. Я не знаю, как к нему относиться — с одной стороны дом и конюшня разваливаются у меня на глазах по его вине, с другой… Ненавидеть его или любить?
Почему мне так важно определение чёткого статуса моих чувств? Не потому ли, что мне нужно всё держать под контролем, черта, от которой я всё пытаюсь избавиться? Эту мысль я не успеваю додумать. Кажется, я засыпаю.
Одним блокнотным листом
В день, когда на трассах поставили блокпосты, нам вздумалось проехать через три региона и перевезти в клинику аиста с повреждённым крылом. Пост с просьбой о помощи висел на Фейсбук уже три дня и, видимо, в связи с карантином, никто не спешил помочь птице.
Постовые в замешательстве — насчёт такой ситуации они инструкций не получали. Приходится долго уговаривать, что раненый аист — очень даже уважительная причина. На одном блокпосту офицер бросает:
— Пропустите их, это зоозащитники, они опасные.
На всех четырёх блокпостах, которые мы проезжаем, нам советуют развернуться, потому как Арарат, где нас ждёт аист — регион «сверх-сверх-закрытый», и на подъезде к нему нас всё равно повернут обратно. На последнем посту улыбчивый парень советует обзавестись бумажкой с печатью с места работы, а иначе, если даже проникнем в Арарат, то без печати нас оттуда не выпустят.
Печать? Легче лёгкого! Прижимаемся к обочине, вырезаю из блокнота лист, пишу на нём, что сотрудники «Кентавра» посланы в самую гущу заразы с важной миссией спасения аиста, оставляю место для описания дальнейших передвижений, которые зависят от времени, потраченного на аиста, подписываю. Фёдор, сильной мужской рукой нажимая изо всех сил, ставит уже почти высохшую печать на бумагу.
***
В Араратском регионе на самом неподходящем месте на подъёме Фёдору вздумалось проверить, не осталось ли в машине газа после прошлой заправки? Обычно мы едем на газу, так дешевле, но несколько раз в месяц заправляем бензин, чтобы мотор не забыл, что такое настоящая еда.
Я переключила кнопку на газ, машина резко сбавила обороты, мы удостоверились, что газа нет, переключила обратно на бензин, и машина заглохла. Кнопка застыла на нейтралке и отказалась работать дальше.
Фёдор собрался отвинтить панель приборов и починить неполадку, и мы вышли останавливать машины попросить отвёртку. Пока Фёдор останавливал, я непрестанно чихала от аллергии на солнце и подозреваю, что именно поэтому вместо того, чтобы остановиться, водители наоборот давили на газ.
В конце-концов остановилась фура, снабдила нас отвёрткой и ножом. Фёдор покопался в проводах, что-то отрезал, что-то прицепил к чему-то, и машина завелась. Даже поехала. Правда, палец нужно было держать на кнопке, а то она отскакивала на нейтралку. Держали по очереди.
***
Аист убегал от нас, волоча раненое крыло.
— Как будете ловить? — спросил человек, на земле которого появился аист.
— Понятия не имею. Это мой первый раз.
— Я думал, пошлют профессионалов, — разочарованно протянул мужчина.
Ничего себе печаль у человека, который три дня безуспешно ждал, что хоть кто-нибудь откликнется.
Аиста удалось загнать во что-то типа сарая, где он вдруг лёг. Я медленно подошла, накинула на него полотенце и взяла на руки первого в своей жизни аиста. Он оказался неожиданно лёгким. Мы положили его в коробку и почти без происшествий повезли в Ереван. Всё ещё держа одну руку на аисте, одну на кнопке.
***
Оставить аиста в клинике. Поехать в Уши и привезти к ветеринару Уголька, которому нужно посмотреть оперированный глаз, Микки Мук, которой нужно снять швы и Каюка, у которого четвёртый день запор.
Я добавила на уже довольно помятой бумажке наши остальные перемещения и цели. Так как места на ней особо не было, я обозначила каждый пункт и каждую цель одним словом, соединив их стрелками. В полях я приписала предполагаемое время нахождения в каждом пункте. Получилось живописно.
Грузный постовой креативность не оценил. Долго смотрел на бумагу, затем презрительно бросил:
— Так директор вашей организации ставит печать? На клочке скомканной бумаги?
Водитель, она же важный миссионер, она же тот самый директор, то есть я, оскорблённо ответила:
— Видите ли, у директора картридж закончился в принтере, а где сейчас достать картридж, когда всё закрыто?
Стоявшие рядом с ним парни в форме энергично закивали — действительно же, всё закрыто. Грузный постовой кивнул и пропустил.
Боги. У «Кентавра» отродясь не было принтера.
***
Вечерние постовые были уже другие. Пригрозили, что если до 23:00 не вернёмся, останемся на трассе, пост закроется. Подъехали к посту в 23:23. Хорошо всё-таки жить в стране, где знаешь, что даже самый противный постовой не оставит тебя на дороге, а пожурит и пропустит.
Постовой: Куда направляетесь?
Я: Домой, в Уши, собак везём из клиники.
Постовой: Какие собаки?
Я: Наши.
Постовой: Нет, какой породы?
Я: Какая разница? Беспородные.
Постовой: А питбуля нет? Я питбуля хочу.
За нами ждало ещё машин шесть, и постовому коллеги не дали детально описать, какого именно питбуля он хочет. Но мы-то знаем — обязательно мальчик, обязательно только-только оторванный от материнского соска, чтобы привык к нему. И обязательно злого.
Поезд в ванной комнате
Мы решили закупиться, чтобы больше не выходить хотя бы неделю. В супермаркете столько же людей, сколько всегда. Никакой дистанции, люди впритык стоят на кассах.
Я себе взяла овощей и фруктов. Фёдор восемь пачек любимой пасты Бариллы, четыре пакета риса и девять бутылок Крушовицы.
Фёдор: Купим тебе виски?
Я: Нет, не хочется зря тратить деньги.
Фёдор: Это с твоей калемоновской зарплаты. Можно же иногда себя побаловать?
Я: Нет, я правда не хочу тратить деньги на виски сейчас.
Через полчаса на восьмидесяти проезжаю перед камерой на трассе, которую знаю наизусть. Впервые превышаю допустимые тут шестьдесят км/ч с тех пор, как камера была поставлена. Яркая вспышка неприятно бьёт в глаз. Будет штраф. Нужно было соглашаться на виски.
***
Фёдор: Ты была когда-нибудь долго в поезде?
Я: Десять часов — мой максимум.
Фёдор: Тогда у тебя, скорее всего не было этого ощущения. Оно начинается с трёх-четырёх дней. Ты едешь, едешь, прибываешь в пункт назначения — либо это гостиница, либо дом. Всегда заходишь в ванную, скорее всего — ты грязный, тебе хочется умыться. Заходишь в ванную, закрываешь дверь, открываешь воду и тут, склонившись над раковиной, ты понимаешь, что ванная под тобой движется, и у тебя тело движется синхронно с ванной комнатой и раздаётся чуджух-чуджух.
Это очень странное ощущение — весь кафель, вся комната дребезжит и шевелится, и ты вместе с ним шевелишься и трясёшься, потому что твоё тело привыкло жить в состоянии качки и кажется, что она продолжается. Очень странное ощущение, мне оно всегда нравилось.
Я: Теперь у тебя всё ещё машинная качка?
Фёдор: Весь день я был очень напряжённый. Мы-таки добрались до дома, несмотря на все тернии, вот дом стоит на месте, а у меня внутри ощущение, что какие-то препятствия ещё впереди, что мы должны кого-то ещё спасать. И обязательно что-то стрёмное — там в слизь лезть или в грязь, или ногтем выковыривать панель приборную из машины, соединять провода, чтобы двигатель завёлся. И вирус везде. Все эти напряжения уже позади, а у меня внутри ещё дыдых-дыдых.
Я: Как будешь сбавлять напряжение?
Фёдор: Спагетти поем и анимэ посмотрю.
Правильная женщина во мне, выскочившая было — «в два часа ночи лучше воду попей и спать ложись» — умолкает, не начав. Спагетти так спагетти.
Сурганова и рукавица
Крыло аиста пришлось ампутировать. Наши ветеринары уверили, что если обеспечить нормальные условия, птица с оседлым образом жизни сможет продолжать жить и на земле.
Предложили перевезти птицу в Уши. Ужасно хотелось согласиться. Была бы нашей Мадемуазель Негоди (журавль из «В ожидании Божанглза»). Но снабжать её каждый день живой рыбой — нет уж, спасибо.
В дождливую серую субботу случилось чудо: аиста забрали в прекрасное место — с прудом, рыбками и другими аистами. Не знаю, насколько оставить жить птицу без возможности летать — правильное решение. Надеюсь, что правильное.
***
Собаки все сговорились болеть именно в эти дни. Везём в клинику Нарека с колитом.
— Старший лейтенант такой-то, — весело представляется молодой мужчина, — проездная бумага есть?
«Пропусти их, не спрашивай бумагу, — кричат ему товарищи сзади, — мы их помним, они собак возят в клинику!»
Известные собаковозы. Звучит.
***
Нареку назначено лечение, отмерены вкусняшки за причинение ему неудобств в виде езды на машине и уколов.
Час ночи. Перед тем, как пойти свалиться в постель, захожу на конюшню к Угольку. У него, по-моему, и с обонянием плохо. Последствие перенесённой чумки в виде гноя в носоглотке. Который, надеемся, пройдёт.
Уже от двери денника начинаю ворковать ласковым голосом. Развалившийся посреди денника пёс вскакивает и забивается в угол. Ставлю неподалёку миску с едой. Громко ставлю. Навостряет уши. Беру рукавицу, подхожу сбоку и касаюсь рукавицей головы. Скалит зубы и хватает воздух рядом с рукавицей. Быстро кладу руку на голову и начинаю гладить, пока рычание не прекращается.
С Угольком сейчас важно создавать ритуалы и придерживаться их. Чтобы у него возникло ощущение стабильности. Если идём к нему вместе с Фёдором, первым ко псу приближается он. Лязг зубов воздухе на меня действует хуже, чем если бы укусил.
***
Сажусь на пол, глажу его, пою ему «Мой путь» Сургановой. Несколько дней назад выбрали его вместе из нескольких песен. С первыми словами он перестаёт рычать и вслушивается.
Добуду слов, чтоб не забыть, забудусь сном, чтобы уплыть
К тем берегам, которым счёту нет, где смыт волною след.
Доверю ветру паруса, тугой пусть сделает их грудь.
Мой путь, как скомканный листок черновика…
Акустика в конюшне потрясающая. Я увлекаюсь и слишком громко беру:
Да, ну и пуууусть…
Начинает напрягаться. На припеве уже рычит. Послушно прерываю, перехожу к спокойной части. Опускает голову, слушает. Ощущение, что полузакрыв глаза. Вернее, глаз.
Глажу, глажу, глажу. Попеременным рыком и молчанием указывает, в каком темпе и в какой части гладить. Дотрагиваюсь до горла, вскидывает голову, «сейчас схватит», думаю, но нет, опускает голову. Чуть не плачу от радости: позволил дотронуться до самого уязвимого места. Есть надежда.
Какой он беззащитный. В полной темноте, в неизвестности. Наша связь такая хрупкая. Одно неверное движение, и зарождающееся доверие исчезнет. Если укусит, придётся что-то сделать. Наказать нельзя, смолчать — запомнит.
Говорю, как я его люблю и что это отныне его дом. Повторяю много раз. Верю, что когда-нибудь поймёт и примет.
Винтики одной машины
Нам нужно найти человеческого хирурга, который согласится оперировать Угольку глаз. И узнать, сколько будет стоить лазерная операция. Маленький шанс, что он сможет видеть, всё ещё есть.
Я пишу пост на нашей фейсбучной странице, и в комментариях и личных сообщениях откликается много людей с рекомендациями офтальмологов. И ни одного слова про безумие думать об операции собаке в такое время.
У меня всегда было ощущение избранности, своей неповторимости и значимости. Что моя жизнь не похожа на жизнь других, и умру я не так, как все. А, впрочем, я не умру. Наверно, у каждого человека есть такое особенное осязание себя.
Впервые в жизни это ощущение исчезает. В ночи, то ли под действием откликов на пост про Уголька, то ли Воннегута вдруг приходит чёткое осознание того, что я точно такая, как все остальные. И со мной может случиться всё, что угодно, и умереть я могу очень нелепо и обычно. Я чувствую себя винтиком. И всех остальных тоже. Винтиком одной машины. И становится очень хорошо от «потери» своей уникальности и общности с другими винтиками.
«Пятьдесят третье калипсо, написанное для нас Бокононом, поётся так:
И пьянчужки в парке, лорды и кухарки,
Джефферсоновский шофёр и китайский зубодёр,
Дети, женщины, мужчины – винтики одной машины.
Все живем мы на Земле, варимся в одном котле.
Хорошо, хорошо, Это очень хорошо».
Спасибо, что прочитали до конца!
Хасмик и Фёдор создают не только «Калемон». Описанная в статье жизнь наполовину состоит и из «Кентавра» — первого и единственного в Армении центра терапии с помощью животных. «Кентавр» работает с детьми в детских домах и спасает животных в беде. Вы можете поддержать его работу на сайте.
Если вы хотите поддержать «Калемон», вы можете стать его Патроном и получить доступ к дополнительному контенту на специальной странице. Для этого нажмите кнопку в поле внизу. Спасибо!
Станьте Патроном
Мы создаём сообщество неравнодушных, свободных и непредвзятых людей. Если вы хотите поддержать нашу работу по разбору глубоких социальных проблем при помощи личных историй простых людей, самый лучший способ это сделать — стать нашим Патроном.
Текст закончен, история продолжается
Наша миссия — способствовать изменениям в обществе, ломая табу и свободно обсуждая такие важные темы, как насилие, бедность, дискриминация, родительская и врачебная этика — и так далее.
Рассказанные здесь истории всегда будут оставаться честными и непредвзятыми — в том числе благодаря нашим Патронам. Вы тоже можете присоединиться, нажав на кнопку и выбрав размер поддержки.
Каждая подписка, начиная от 2 долларов ежемесячно, поможет авторам создавать новые материалы. Спасибо!
Создание этой статьи было поддержано программой развития гражданского общества Армении НКО NESEHNUTÍ (Программа TRANSITION МИД Чехии)